– Что я там не видел, – фыркнул Ричард. – Они же все круглые дураки! Стоит мне только появится, как они начинают отпускать шуточки и пичкать меня сластями, будто я девчонка.

– Прекрасно, Ричард, оставайтесь здесь. Я дам распоряжение, чтобы обед принесли сюда.

– Боже мой! Все только и делают, что дают распоряжения. Я едва не охрип, убеждая миссис Уил-лис, что не голоден.

– Думаю, граф, меня вам в этом убедить не удастся. Вы должны как следует поесть. Завтра мы с вами отправляемся на прогулку в горы, по той дороге, что ведет через лес. Вы должны как следует набраться сил, ибо помимо автомобиля будет пеший переход.

– Так все-таки на автомобиле! Это меняет дело! – Ричард просиял.

– Итак, граф, я надеюсь, вы меня поняли, – сказал Джон, поднимаясь из кресла.

Он взглянул на заглавие книги, которую держал Ричард, потрепал по голове крупное чучело мастиффа, сидящее на ковре, и твердым шагом вышел из комнаты.

Джон ступил на лестницу, где его приветствовали веера клинков. Граф Генри был страстным коллекционером оружия и на главной лестнице, а в особенности в гостиных замка царила бравурная атмосфера. Джон прошел мимо статуи самурая с обнаженным мечом-катана и стал подниматься, тяжело опираясь на гладкие дубовые перила. Холодное оружие экзотического происхождения: мечи воинов жестокого племени даянов, серпы из Африки соседствовали с наградными саблями русских офицеров. На лестничной площадке второго этажа Джон остановился в нерешительности, с каким-то странным стеснением в груди. Здесь, в темном коридоре, в нескольких футах от него находилась винтовая лестница, ведущая в главную башню. Он знал, стоило только поддаться искушению, и он снова увидит Адель, ее тонкие черты, строгие изгибы и линии ее тела, воплощение нежной и буйной фантазии Творца. Это была не просто женщина, а что-то несравнимо большее. Джон терялся в догадках, чем является это молчаливое существо, представшее его взору. О, как он был неосторожен, впервые сняв с портрета вуаль! Изящные руки в черных перчатках, скрещенные на приподнятом колене, чересчур смелый низкий вырез платья с кофейной теневой впадиной межи двух сливочно-розовых холмов. Легкая кротовая накидка сползла, обнажив алебастровое плечо, на которое легла тень ее твердой скулы. Черные волосы, вопреки моде, были зачесаны назад и собраны в низкий узел, на лбу лежала золотая сеть, в сплетениях которой посверкивали бриллианты. Самым удивительным был ее взгляд – прямой взгляд хищницы с едва заметным прищуром, но в глубине, под маской, таился, – Джон это ясно видел, – какой-то надлом, тайная трагедия. В растерянности он остановился перед портретом как вкопанный, не в силах отвести взор, понимая, что надо бежать, но, побежденный, готов был пасть на колено, смиренно моля идола о прощении за то, что нарушил его покой.

Он поставил перед портретом бронзовый подсвечник и потушил лампы, с волнением в груди нащупал кресло и сел, растворяясь в оранжевом полумраке. Он сидел долго, задумавшись, подперев кулаком подбородок. Ночь меркла. В зеркальном воздухе черных точек стало меньше; обернувшись, Джон увидел, что все небо изумрудно-зеленой масти, а почти в центре окна мерцает рассветная звезда, хотя ему казалось, что он ни на миг не сомкнул глаз. Подсвечник был залит воском, с бокового рожка струилась витая струйка дыма. Это была Адель. Она глядела на него и, Джон в тоске набросил на портрет вуаль. Он поклялся никогда не возвращаться в этот будуар, и какое-то время соблюдал свою клятву. Сама мысль, что портрет не плод фантазии, что эта женщина реальна, что где-то в Европе, окруженная поклонниками, леди Генри посещает театры, разъезжает в автомобиле, пьет шампанское, смеется, повергала его в смущение. Он поймал себя на том, что с некоторых пор жадно вглядывается в черты Ричарда. Он понял вдруг с испугом, что попадает в какую-то странную фантастическую зависимость, в этом было что-то надуманное, сродни цепкому кошмару.

И все равно время от времени Джон возвращался в эту комнату, к портрету, с бьющимся сердцем, как будто был юн и впервые шел на свидание к женщине. Он сидел на ковре, поджав ноги, опираясь спиной на сфинкса, и чувствовал смехотворность своего положения. Вики, ушедшая навсегда, которую он любил и которой до сих пор хранил верность, и Адель, которую он не видел и надеялся не увидеть никогда. Нелепо, право! Неужели он проникся чувственной любовью к портрету? Это скрытая патология, извращение, думал Джон, этого не может быть.

И вот теперь он стоял на лестничном марше, борясь с искушением, в тяжелом раздумье, уперевшись взглядом в скрещенные шпаги с богато отделанными рукоятями, украшенными каббалистической символикой. Это были редкостные именные шпаги членов тайных масонских обществ. В связи с этим Джон вспомнил, как читал когда-то, что русский царь Павел I был масоном. Джон, сунув руки в карманы, побрел по коридору, словно во сне. Потом резко остановился, бросился бегом в свою комнату на третьем этаже.

Поздно ночью в дверь постучали. Джон рывком распахнул ее. Это был Стив.

– Мистер Готфрид, – сказал он. – Граф Генри интересуется, не нужно ли вам чего и не могли бы вы спуститься в бильярдную?

– Убирайся! – буркнул Джон. Стив поклонился и хотел идти.

– Постойте, Стив, – воскликнул Джон. – Передайте графу мой поклон и скажите, что я уже лег спать, поскольку с утра мы с Ричардом отправляемся в горы.

Он уснул тяжелым сном без сновидений. Его разбудил шум мотора отъезжающей машины, восклицания, звонкий женский смех. Взглянув на настенные часы, циферблат которых попал в призрачное лунное пятно, Джон попытался снова уснуть. Было нестерпимо жарко, одеяло навалилось глыбой. Джон рывком вскочил с постели, сунул ноги в ночные туфли, валявшиеся у кровати, ходил по комнате, курил, смотрел в окно. Потом, усталый, какой-то выжатый, уснул и ему снились цветы и птицы.

Спустя две недели граф Генри получил письмо, перевернувшее привычный уклад жизни замка.

Анри в очередной раз отправился в Лондон по поручению графа и как его доверенное лицо. Оттуда он намеревался поехать в Мюнхен для переговоров о поставках мяса в Англию. Анри любил Баварию, как он сам утверждал. Мюнхен, окруженный горами и озерами, прославленный прекрасной архитектурой, музеями, шумными празднествами был, несомненно, красивейшим городом Германии. Анри любил прогуливаться по Английскому саду, вскидывая на ходу фамильную трость с набалдашником из слоновой кости, по спокойным чистым улицам с домами в стиле Ренессанса, любил стоять под Триумфальной аркой, когда над ним возносилась Бавария, правившая четверкой львов. Его поражал этот чисто арийский кич – огромный символ крохотной страны. Он любил автомобильные прогулки по отрогам Баварских Альп, серпантин каменистых дорог, виллы в девственных горных уголках, утопающие в зелени, к которым ведут подъездные дорожки, посыпанные ракушечником.

Любил он проводить вечера в «Альпийском кабачке» в старом городе, где за четверть литра крепкого выдержанного вина брали на десять пфеннигов дороже, и слушать разглагольствования педантичных и