Спустя час Джон открыл черную резную дверь. Кабинет графа был залит солнцем, на люстре девятнадцатого столетия посверкивали грани. Граф Генри поднял глаза от книги и улыбнулся. Среди мебели в стиле «русский жакоб» он выглядел наиболее внушительно и в то же время вид его располагал к себе. Джон окинул взглядом морские пейзажи, присутствующие здесь, снова задержавшись на картине Боголюбова.

– Прошу вас, мистер Готфрид, – громко сказал граф. – Входите, прошу. Я зачитался одной любопытной книгой. Могу смело рекомендовать вам.

Джон опустил глаза на обложку, не запомнив ни автора, ни названия книги.

Корреспонденция лежала на столе, Готфрид без улыбки, скрестив на груди руки, отвечал на вопросы графа, и очередной конверт, вскрывался крупными холеными пальцами.

Джон поклонился и вышел, воображая себя еще в кабинете. Наконец он осознал, что стоит на лестнице с хищно мерцающими клинками. Он понимал, что был сегодня не на высоте. Но самым смешным оказался финал.

– Что это? Любопытно! – сказал граф, поднося к глазам голубой конверт и рассматривая иностранный штемпель.

– Это письмо от графини! – воскликнул он напряженным, дрогнувшим голосом.

И Джон залился краской как идиот! Он резко повернулся и побежал вниз. До вечера он просидел в библиотеке с сочинением Платона в руках, не выйдя даже к обеду. Когда стали меркнуть витражи, рисунком повторяющие витражи собора Парижской Богоматери, Джон понял, что наступает вечер. Несколько раз трезвонил телефон. Молодой слуга Жозеф, говорящий с мягким французским акцентом, подходил к нему с аппаратом. Джон исподлобья смотрел на это досадное достижение современной цивилизации, и Жозеф, опустив на рычаг трубку, удалялся бесшумно, как призрак.

Наконец, Джон поднялся и пошел в свою комнату, прихватив стакан с соком, уже добрый час, стоявший перед ним.

Все происходило словно в каком-то полусне. Он устало присел на край постели. Пришел Стив и сообщил, что юный граф зовет воспитателя к себе.

– Иду. Сейчас иду, – пробормотал Джон. Ему потребовалось приложить усилие, чтобы преодолеть слабость, нерешительность. Он, кажется, ждал от себя поступка.

– Сейчас иду, – повторил он, не в силах подняться.

Когда Джон открыл глаза, уже наступила ночь. Клубящийся лунный поток делил комнату надвое. Вернее, он знал, что за прозрачной стеной лунного света есть что-то еще. Здесь же, где лежало, раскинув руки, его тело, все предметы были нечетки, очертания мягки и полуразмыты – дальше не было ничего.

К завтраку граф Генри спустился в приподнятом настроении. Потирая белые руки, шутил и ел с большим аппетитом. Приказал принести вина, и с увлечением ухаживал за миссис Уиллис, наполняя ее высокий хрустальный фужер. Она вскидывала брови, с любопытством посматривая на него и скромно улыбалась. Столовая в это утро была богато украшена цветами из графской оранжереи, повсюду стояли вазы с орхидеями и декоративными розами, даже консоли, на которых с достоинством гарцевали статуи кентавров, были украшены благоухающими гирляндами. Готфрид больше молчал, но ему казалось, что он понимает причину столь резкой перемены настроения владельца замка. Зато Ричард не упустил возможности пошалить.

– О, отец! – воскликнул он, врываясь в столовую и здороваясь с графом. – Похоже у вас сегодня хорошее настроение?

– Ричард! – вздрогнула миссис Уиллис.

– Что такое няня? Разве я сказал дерзость? Я всего лишь заметил, что его светлость в добром расположении духа.

– Ричард, вы говорите неподобающим тоном. Только сын сапожника способен на такое, – сказала миссис Уиллис, строго глядя на мальчика.

– А! – он махнул рукой. – Вы хотите, няня, чтобы я сам был такой же прилизанный, как вот та прическа, вот этот пробор, который вы изволили навести, – сказал он, ткнув пальцем в свою макушку.

Миссис Уиллис восседала на стуле с резными ножками и спинкой в форме лиры. Она машинально поправила собственные локоны, взглянула на графа, потом на Готфрида. От нее несло ландышами, накрашенные ресницы отбрасывали длинные тени.

– Сегодня вы выглядите особенно, очаровательно, дорогая миссис Уиллис, – сказал граф. – Вы напоминаете инфанту. Во времена Гете мужчины теряли головы при виде таких женщин.

– Благодарю вас, граф, – томно ответила она. Складки ее юбки красиво ниспадали до самого пола. Ричард не преминул наступить ножкой стула на край подола, придвигаясь к столу, и невозмутимо принялся за бекон.

– Что же касается твоего замечания, мой мальчик, – продолжил граф, – то оно вполне уместно. Есть причина для праздничного настроения.

– Мне об этом знать не положено?

– Отнюдь.

– Тогда скажите.

– Разумеется, скажу, Ричард. Чуть позже.

– То-то и оно! О новостях я узнаю в последнюю очередь. Обязательно найдутся какие-нибудь условия. Ведите себя хорошо, граф, не делайте этого, не ходите туда, держите спину прямо! – Ричард скорчил гримасу брезгливости.

– Совершенно верно, Ричард. Вам пора бы повзрослеть, – заметила миссис Уиллис. – И научиться, наконец, уважать старших.

– Да, дорогая няня, я уважаю вас. Так сильно, что, наверное, от этого умру, – добавил он тихо, скорбно опустив глаза.