Он выглянул в окно. Начинало светать. Осел стоя спал у ограды.

— Слушьте, я хочу сказать, у меня нет опыта… я не знаю, как это сделать, — сказал Воскресший Христос.

— Это довольно легко. Просто вытащи их на улицу, найди какое-нибудь место и там брось.

Воскресший Христос опять покачал головой:

— Ничего я в этом не понимаю. Нельзя же ходить по улицам и таскать вот так тела.

— Не думаю, — сказал Мун. Он так не думал. Несмотря ни на что. — Мне надо здесь прибраться, — добавил он.

Мун сдвинул к стенам всю мебель с ковра. Подтащил генерала к Мари и набросил на них ковер. Так- то лучше. После долгой возни ему удалось довольно туго завернуть оба тела в ковер.

— Принеси веревку.

Воскресший Христос осмотрелся, пытаясь понять, где в комнате лежит веревка.

— А где вы держите веревки, ваша честь?

— Мы не держим веревок, — сказал Мун. — Не знаю.

Он раздраженно прошел на кухню. Он никогда нигде не видел ни кусочка веревки. Поднялся наверх и вернулся с поясом от халата Джейн и с кожаным ремнем. Он перевязал свернутый ковер с обоих концов, соорудив семифутовую рождественскую шутиху.

— Вот так, — сказал Мун. — Поехали.

Воскресший Христос бросил на него испуганный взгляд и замямлил:

— Я не могу… я не… не думаете же вы…

— На осла, — сказал Мун.

Он ухватился за один конец ковра, а Воскресший Христос с сомнением взялся за другой. Концы оторвались от земли довольно легко, но середина покоилась на полу.

Они выпустили концы.

— Приведи осла, — сказал Мун.

— Привести? Куда?

— Сюда. Приведи.

Воскресший Христос выглядел так, будто вот-вот расплачется. Но он вышел, а Мун уселся на ковер. Вспомнил, что сидит на Мари, поэтому встал и посмотрел в окно на Воскресшего Христа. Тот за уздечку втягивал осла по ступенькам. Осел вошел в комнату и встал у камина, чувствуя себя как дома, словно в детской сказке. Мун и Воскресший Христос боком взвалили ковер ослу на спину. Он угрожающе закачался.

— Тебе придется сесть сверху, — решил Мун. — Иначе они свалятся.

Воскресший Христос стиснул его руку и взмолился:

— Слушьте, ваша честь, я ж не знаю, куда их везти… меня в любую минуту могут остановить, в любую. Что я им скажу?

— Что ты торговец коврами. Армянин. По-английски не говоришь.

— Но я Воскресший Христос!.. Дело дрянь. Мун и забыл.

— Ну так и скажи им это.

Ковер доставал Воскресшему Христу до плеч.

— Я не могу туда залезть, сэр, — пожаловался он.

Мун подвел осла к стулу с прямой спинкой. Воскресший Христос забрался на стул, словно на собственный эшафот, и перекинул ногу через чудовищное седло.

— Ей-ей, как на верблюде каком-нибудь. — Он опасливо глянул вниз.

Мун вывел осла в прихожую. «Хвала Воскресшему Аллаху. Если я кому-нибудь понадоблюсь, найдете меня в Британском музее, я буду описывать черепки, пока мимо летят годы. С меня и прошлого хватит». Передняя дверь распахнулась, и в проеме нарисовался Долговязый Джон Убоище: ноги врозь, шляпа прямо, левая рука расслабленно висит у бедра. Убоище стрелял с левой руки.

Увидев его, Воскресший Христос тихо вскрикнул.

— Рановато пока, — сказал Убоище. Он внимательно посмотрел на идущего к нему через прихожую осла. — Славно. — Он взял у Муна уздечку и остановил осла. — Занятно.

Мун смотрел. Он тут ни при чем, он просто зритель. Это личная точка зрения.

Воскресший Христос молчал.

— Не понимаю, — сказал Убоище. — Чем он торгует? Фильмами об Иисусе?

— Коврами, — сказал Воскресший Христос. — Я не говорить по-английски, я американец. — Ему удалось изобразить некоторую надменность, но под взглядом Убоища она увяла.

— Всю ночь?

— Да, ваша честь.

Лицо Убоища пыталось передать чувства, которые он не мог выразить словами. Его рука, стремительная, как гремучая змея, дернулась, и револьвер со стуком упал на пол. Он наклонился, подхватил его одним плавным движением, выпрямился и прицелился Воскресшему Христу в грудь.

— Не стреляйте! — взвизгнул Воскресший Христос.

— Ты кувыркался на своем ковре с моей кралей? — проскрежетал Убоище.

— Я никогда ее прежде не видел, — пропищал Воскресший Христос. — Ваша честь, я маленько перебрал огненной водицы и ничегошеньки не помню.

Лицо Убоища расплылось. Он опустил револьвер.

— Ради тебя. — Он разрыдался. — Ради грязного плюгавого неотесанного торговца коврами. Я убью эту сучку.

Он выпустил уздечку, с криком и слезами бросился наверх и исчез на лестничной площадке. Мун пнул осла по задним ногам, и тот размашисто вышел в дверь и спустился по ступенькам. Воскресший Христос чуть не упал, но осел вовремя выровнялся. Мун смотрел, как они враскачку удаляются по улице.

Он слышал, как Убоище распахивает и захлопывает двери и орет: «Фертилити!»

— Ее здесь нет, — сказал Мун, когда снова увидел ковбоя.

Убоище уселся на верхнюю ступеньку и разрыдался в рубашку. Мун поднялся и сел рядом с ним. Убоище подвинулся. Мун ждал, пока он не перестанет плакать. Они сидели на верхней ступеньке.

Убоище шмыгнул носом, вытер глаза рукавом и почесал голову дулом револьвера. Сунул револьвер обратно в кобуру.

— Вот тебе и женщины, — сказал он. — Никогда не догадаешься. Подумать только — этот грязный карлик в ночнушке. Он хоть настоящий?

— Настоящий кто? — спросил Мун.

— Вот это-то я и хочу знать.

«Вот это-то я и хочу знать. Настоящий кто?»

— Скажу вам честно, старина, — сказал Убоище, и мозг Муна отметил нотки нерешительности в его голосе, пока тот не продолжил: — Эта девушка ужасно ко мне относилась, я не стыжусь признаться, что она и вправду мне нравилась, но она играла со мной, понимаете — играла со мной, в игры играла, — да, времечко было то еще…

— А я и вправду вам поверил. Значит, вы не настоящий ковбой? — спросил Мун.

— Боже правый, нет, — ответил Убоище. — Но учтите — мне нравится быть ковбоем.

— А… мистеру Джонсу?

— Тоже. — Он вопросительно посмотрел на Муна: — Вы же не думаете, что он ей нравится, а?

— Нет, не думаю.

Несколько секунд они сидели молча. Мун пытался все переосмыслить, но безуспешно. Убоище вздохнул:

— Знаете, эта девушка… Она мучила меня так, что я и врагу не пожелал бы… ну, Джасперу-то пожелал бы.

— Как вы ее встретили?

— Ну, видите ли, это наш район. Мы ездим по двое. О, она нас привлекла, она была восхитительна. Веселая, знаете ли… — Он задумался. — Едва я ее увидел, так про остальных и думать забыл. — Он