предыдущего цивилизационного статуса в последующий. Напротив, новая реальность прорастала в старой спонтанно — в виде локусов, инновационных образований, из которых формировались тренды (цивилизационные направления), разваливающие старую матрицу.

Протестантский тренд, например, первоначально возник как борьба за инвеституру (право императора назначать епископов в своих владениях), продолжился альбигойскими войнами, которые пошатнули буквально весь Католический мир, вылился в открытое столкновение между духовной и светской властью Европы, приведшим к «авиньонскому пленению пап» и «великому расколу», породил великое множество еретических сект и течений, и, наконец, после выступления Лютера против индульгенций вылился в Реформацию, повлекшую за собой образование нового, Протестантского мира.

Это вполне понятно. Матрица любого исторического периода чрезвычайно консервативна. Она направлена прежде всего на сохранение текущей реальности. И потому переход между матрицами представляет собой цивилизационную катастрофу. Тоффлер указывает на три таких катастрофы [14], другие исследователи насчитывают их несколько больше [15]. Однако здесь важна суть: фазовый переход обозначает функциональный разрыв реальности. Он проявляет себя как социальный Армагеддон: будущее уничтожает настоящее и утверждается на его обломках.

Вместе с тем, перспектива не выглядит безнадежной. Тот принципиальный факт, что человечество, несмотря на периодические возникающие глобальные кризисы, все еще существует, позволяет предположить, что в самом процессе развития действительно заложена и некая «механика сохранения». Собственно, мы на нее уже указывали. Новая трансценденция, новая гуманитарная технология, возникающая по отношению к демонтажу с некоторым опережением, как бы «подхватывает» динамику исторических инноваций и формирует из нее новую целостность. Магнитное поле преобразованной трансценденции — вот, что связывает настоящее с будущим, не позволяет реальности распасться до полного уничтожения.

Так было до настоящего времени. Однако нельзя гарантировать, что так будет и в этот раз.

В принципе, когнитивный барьер, то есть разность энергий между индустриальной и когнитивной стратами глобальной цивилизации, имеет ту же природу, что и предыдущие фазовые переходы. Наблюдается пересечение цивилизацией «предела сложности», когда ее избыточная структурность грозит перерасти в катастрофический техносоциальный обвал, наблюдается также формирование громадных цивилизационных трендов, прорастающих сквозь старую матрицу.

Однако наличествует в этом процессе и нечто новое. Следующей трансценденции, компенсирующей матричной технологии, которая подхватывала бы возникающую реальность, пока не видно. «Когнитивная целостность» вовсе не прорастает из индустриальной, и ничто не указывает на то, что подобное метафизическое измерение вообще может возникнуть.

Вероятно, мы вступаем в эпоху, когда устойчивую трансценденцию просто нельзя будет сформировать.

Некоторые основания для такого вывода есть. Если окинуть взглядом глобальную цивилизация с момента ее возникновения до наших дней, то нетрудно заметить, что периоды «парадигмальной устойчивости», периоды жизни матриц, структурирующих реальность, имеют тенденцию к сокращению. «… мы располагаем следующей временно й последовательностью: 2,5 млн. лет назад — первые каменные орудия в Восточной Африке; 12 тыс. лет назад — первые неолитические культуры в «Плодородном полумесяце»; 300 лет назад — индустриальная революция в Европе; наши дни — информационная революция. Если отложить эти значения по абсциссе, и принять — на чисто интуитивном уровне — что каждая из этих революций меняла «качество жизни» (ординату) сопоставимым образом, то мы получаем простую логарифмическую зависимость с корреляцией 0,98… Так когда ж нам ожидать следующую, «Четвертую технологическую», революцию? Вы будете смеяться, но — исходя из нашего графика — через семь-восемь лет! Это, разумеется, глубоко в пределах ошибки, так что… может, она уже идет? А ряд-то логарифмический, так что пятая, шестая и так далее (революции — АС) будут следовать одна за другой, сливаясь в сплошной каскад…» [16].

И, видимо, главной чертой когнитивной эпохи является именно то, что она формирует среду, принципиально не обладающую устойчивостью. В каждую единицу времени в такой среде совершается хотя бы один фазовый переход: реальность терпит разрыв (теряет непрерывность, дифференцируемость), и никакая целостность, никакая новая матрица оказываются неосуществимыми. Любая матрица распадается уже в момент своего появления. То есть, ризома, вырожденная метафизическая среда, онтологически не способна ни к потенцированию (интеллектуальной возгонке) реальности, ни к восприятию откровения. Всякий концепт, зародившийся в ней, будет иметь исключительно временный, «модельный», конвенциональный характер. Нет критериев, чтобы подтвердить его «истинность». Ризома продуцирует лишь фантомы: колеблющееся, иллюзорное бытие.

Это в свою очередь, означает уничтожение настоящего. Интервал его, то есть устойчивая реальность, стремится к нулю, превращаясь в неощутимую величину. Будущее, определяемое как принципиальная новизна, становится преобладающей средой экзистенции. Оно напрямую соприкасается с прошлым, передавая ему свою онтологическую изменчивость. Фактически, разница между этими временны ми модусами исчезает: бытие и время сливаются в единую сущность. Это можно охарактеризовать как тотальную виртуализацию: мир становится предельно изменчивым, предельно условным во всех своих экзистенциональных аспектах. Все границы, все различия, все бинарные оппозиции, свойственные европейской цивилизации, растворяются в равноправных непрерывно осциллирующих конфигурациях. Безматричная среда делает онтологический статус человека номинативным. Он достигается не познанием мира, а простым изъявлением воли, имеющим ситуативный характер: в данный момент я — русский, в данный момент я — верующий, в данный момент я — православный (католик, протестант, кришнаит)…

Трудно вообразить себе существование в подобной среде. С точки зрения привычной «стационарной реальности», она кажется парадоксальной и неестественной. Впрочем, повторим еще раз, не более неестественной, чем индустриальная среда представляется из координат среды сельскохозяйственной (традиционной), или сельскохозяйственная среда — из координат среды первобытно-общинной.

Во всяком случае, вектор трансмутации очевиден. Сугубо физическая реальность, где преобладала устойчивость, формировавшая «спокойное бытие», превратилась в реальность социума, где устойчивость и изменчивость были относительно сбалансированы, а та, в свою очередь, — в виртуализированную реальность, где изменчивость (инновационное бытие) получила абсолютное преобладание.

Нарастание бытийной изменчивости — фактор исторически объективный. Ускорение процесса развития вызвано усиливающейся неравновесностью искусственных цивилизационных структур. Чтобы «не упасть», мы вынуждены «бежать» все быстрее.

Другого способа нет.

Мы уже никогда, как бы нам этого ни хотелось, не будем существовать в прежней — незыблемой, предсказуемой и простой «стационарной реальности».

Однако, не будем пока торопиться с выводами. Неожиданные аргументы в пользу нового трансцендентного интегрирования, а значит и новой матрицы, способной структурировать бытие, в последние годы предоставила синергетика.

Напомним, что синергетика, начавшая возникать в 70-х годах прошлого века, выросла из попытки разрешить фундаментальное противоречие между процессами энтропийными, свойственными физическому миру, стремящемуся к полному равновесию, и процессами негэнтропийными, усиливающими неравновесность, которые обнаруживают себя в биогенезе и социогенезе.

Согласно синергетическим представлениям, негэнтропийный процесс, то есть развитие, понимаемое как необратимое накопление «организованной сложности», осуществляется за счет притока в систему