хлопчатобумажные блузки, наволочка и несколько вышитых цветами полотенец для гостей — подарок двоюродной бабушки, — смявшиеся от долгого лежанья под грудой других вещей.

— Сожалею, — сказала она, — но это все, что у меня нашлось.

— Лучше, чем ничего, — недовольно проворчал он и, повернувшись, направился в свою спальню.

Мэриан не знала, чего он ждал от нее, — чтобы она пошла за ним или ушла вообще, раз белье доставлено.

— Можно, я посмотрю? — спросила она, надеясь, что он не расценит это как вторжение в его личную жизнь. Ей не хотелось возвращаться к себе. Дома нечего было делать — и как-никак она пожертвовала ради него своим свиданием с Питером.

— Смотрите, если хотите. Только смотреть, собственно, не на что.

Она двинулась через холл. В гостиной не было никаких перемен со дня ее первого посещения, разве только прибавилось бумаг на полу. Три кресла стояли на прежних местах. К ручке кресла, обитого красным плюшем, была прислонена доска. Горела всего одна лампа — возле лилового кресла. Мэриан сделала вывод, что приятелей его нет дома.

Комната Дункана была такой же, какой она ее запомнила. Только гладильная доска находилась ближе к центру, а шахматная — на стопке книг, все фигуры были расставлены в боевом порядке. На кровати лежало несколько свежевыглаженных белых мужских рубашек, надетых на плечики. Прежде чем включить утюг, Дункан повесил их в шкаф. Мэриан сняла пальто и села на кровать.

Он швырнул сигарету в одну из пепельниц, стоявших на полу. Они были полны окурков. Подождал, пока утюг нагреется, проверяя его на доске, и стал неторопливо, с сосредоточенным видом гладить принесенную Мэриан блузку, уделяя особое внимание воротничку. Мэриан молча наблюдала за ним. Он явно не хотел, чтобы ему мешали. А Мэриан было странно видеть, как кто-то чужой гладит ее одежду.

Когда она вышла из своей комнаты в пальто и со свертком под мышкой, Эйнсли подозрительно уставилась на нее.

— Куда это ты? — спросила она, глядя на сверток, который был явно маловат для прачечной.

— Так, прогуляться!

— Что сказать Питеру, если он позвонит?

— Не позвонит. В крайнем случае просто скажи, что меня нет.

И она сбежала вниз по ступенькам, не желая ничего объяснять про Дункана и даже объявлять о его существовании. Она чувствовала, что это грозит нарушением политического равновесия. Но Эйнсли было сейчас не до того, чтобы проявлять чрезмерную заинтересованность: она находилась в приподнятом настроении ввиду успеха первого этапа ее кампании, а также оттого, что ей, как она выразилась, «жутко повезло».

Когда Мэриан вернулась от Клары, она застала Эйнсли в гостиной. Та читала руководство по уходу за новорожденным.

— Как тебе удалось вывести беднягу из дому? — спросила Мэриан.

Эйнсли рассмеялась.

— Жутко повезло! — сказала она. — Я была уверена, что это древнее ископаемое с нижнего этажа сидит в засаде где-нибудь под лестницей и караулит нас. Я прямо не знала, как быть, и уже подумывала выдать Лена за монтера с телефонной станции.

— Она приперла меня к стенке вчера ночью, — вставила Мэриан. — Она отлично знала, что он наверху.

Ну так вот: утром она почему-то ушла из дому! Я увидела ее из окна гостиной — абсолютно случайно. Я думала, она вообще не выходит, особенно по утрам. Я, конечно, не пошла сегодня на службу и слонялась по квартире с сигаретой. Вдруг вижу — она идет по улице! Сразу же разбудила Лена, напилила на него костюм и выставила его за дверь — он даже не успел проснуться. У него ужасно болела голова после вчерашнего, ведь он выдул почти целую бутылку. Один. Вряд ли он и сейчас понимает, что произошло. — Она улыбнулась своим маленьким розовым ротиком.

— Эйнсли, ты безнравственна!

— Вовсе нет! Ему как будто понравилось. Хотя, когда мы пошли завтракать, он страшно извинялся и нервничал и все старался меня утешить. Я даже растерялась. А потом он окончательно проснулся и протрезвел и прямо не мог дождаться, как бы от меня сбежать. А мы теперь… — тут Эйнсли погладила себя по животу, — мы теперь подождем — посмотрим, стоила ли игра свеч!

— Ну что ж, — сказала Мэриан, — может, ты пока приведешь в порядок мою постель?

Перебирая теперь в памяти этот разговор, Мэриан находила что-то зловещее в том, что «нижняя дама» вышла утром на улицу. Это было так на нее не похоже. Вот если бы она спряталась за роялем или за бархатной портьерой, пока они крались к выходу, и выскочила бы в тот самый момент, когда они уже. достигли спасительного порога, — это было бы естественно.

Дункан принялся за вторую блузку. Казалось, он не замечал ничего, кроме мятой белой ткани на гладильной доске; он пристально рассматривал ее, словно это был древний, ветхий манускрипт, не поддающийся расшифровке. Раньше она считала, что он. невысок ростом, — вероятно, из-за небольшого, как у ребенка, лица, а может быть, оттого, что она видела его только сидящим. А он, оказывается, довольно высокий, только все время сутулится.

Разглядывая его, она почувствовала желание сказать ему что-нибудь, расшевелить его, вырвать из этой сосредоточенной задумчивости: ей не нравилось, что ее совершенно не замечают. Чтобы отвлечься, она взяла сумочку и пошла в ванную, намереваясь причесаться, — не потому что в этом была необходимость, а для того, чтобы, как говорила Эйнсли, «выместиться». Так белка начинает чесаться, когда видит хлебные крошки, достать которые она не в состоянии. Мэриан хотелось поговорить с Дунканом, но разговор с ним сейчас мог испортить лечебное действие глаженья.

Ванная выглядела вполне обыкновенно: мокрые полотенца на крючках, бритвенные принадлежности и лосьоны, громоздящиеся в беспорядке по полкам и карнизам. Вот только зеркало над раковиной было разбито: несколько острых осколков еще торчали из деревянной рамы. Она попробовала посмотреться в один из них, но осколок был маленький, и она ничего не увидела.

Когда она вернулась, он гладил наволочку. Вид у него был более спокойный — он уже не дергал утюг нервными, резкими движениями, а водил им плавно и размашисто.

— Очевидно, вы гадаете, что случилось с зеркалом? — спросил он, взглянув на Мэриан.

— Хм…

— Это я его разбил. На той неделе. Сковородкой.

— Вот как?

— Понимаете, я боялся, что однажды утром войду в ванную и не увижу в нем своего отражения. Вот я и схватил с плиты сковородку с омлетом и грохнул ею по зеркалу. Мои соседи расстроились, — прибавил он задумчиво, — особенно Тревор — это он приготовил омлет, а я его испортил: сковородка была полна осколков. И все-таки напрасно они переполошились; мой поступок легко объясняется как символическое проявление нарциссизма. К тому же зеркало было неважное. Но соседи все еще дергаются. Особенно Тревор — он подсознательно играет роль моей матери. И ему туго приходится. Мне-то что, я уже привык, я столько раз убегал от «матерей-любительниц», они прямо стадами гонялись за мной, чтобы спасти бог знает от чего, окружить меня теплом и уютом, кормить меня, заставить бросить курить — одним словом, понянчиться со мной; нелегко быть сиротой. Эти двое без конца пичкают меня цитатами, Тревор — из Т. С. Элиота, а Фиш — приводит примеры из Оксфордского словаря английского языка.

— Как же вы бреетесь? — спросила Мэриан. Ей трудно было представить себе жизнь без зеркала в ванной. Но она тут же засомневалась: а бреется ли он вообще? Она как-то не приглядывалась, растет ли у него борода.

— Что?

— Я имею в виду — без зеркала.

— О, я пользуюсь своим личным зеркалом, — сказал он и улыбнулся. — Ему я доверяю, оно мне сюрпризов не поднесет. Я только общие зеркала недолюбливаю. — Сказав так, он, по-видимому, утратил интерес к теме зеркал и с минуту гладил молча. — Какая безвкусица! — сказал он наконец: он гладил одно из полотенец. — Ненавижу вышитые цветы.