на виселицу.

— Господи! — прохрипела старуха, которой показалось, что петля уже затягивается у нее на шее.

— Впрочем, это ваше дело, — безжалостно продолжала Леонора. — А нас интересует другое: зачем вы рассказал и нам эту историю… Которая может иметь для вас самые печальные последствия… чего вы хотите?

Они прекрасно знали, чего она хочет. Оба сразу сообразили, что она пришла сказать: «Дайте мне в два раза больше, и я никому ни словом не заикнусь об этом». Впрочем, они были готовы заплатить ей, не торгуясь: Мария Медичи с лихвой возместила бы км все издержки. Но Леоноре хотелось не просто купить молчание старухи, а использовать ее в своих целях. И она понимала, что, только запутав мегеру, она добьется своего.

Надо признать, что это удалось Леоноре в полной мере. Ла Горель горько сожалела, что сама полезла в «осиное гнездо». Она любила золото. Но и себя она любила не меньше. И она справедливо рассудила про себя, что после смерти ей вряд ли понадобятся деньги. Решив пойти на попятный, старуха заявила плаксивым голосом:

— Да мне ничего не надо, добрая госпожа!.. Ну просто ничегошеньки!.. Я честная женщина! Да, я поняла, что меня толкали на злое дело. Почему я согласилась? Попробуй тут не согласись… меня бы уже и в живых-то не было… Но я сразу себе сказала: «Томасса, ты должна понимать, что единственный способ выпутаться из беды — это пойти к сеньору маршалу и во всем ему признаться». Вот я и кинулась к вам…

Кончини и Леонора потеряли дар речи. Уж чего-чего, а бескорыстности от этой ведьмы они никак не ожидали. Может, они не совсем ей поверили, но оба явно смягчились, особенно Леонора.

Она же сразу почувствовала, что растрогала их, и поспешила этим воспользоваться, чтобы получить хотя бы малую толику вожделенного золота, которое уплывало у нее из-под носа. Жалобным голосом старуха продолжала:

— Я пришла… чтобы оказать вам услугу… Я остаюсь без гроша… ведь я отказалась от денег, на которые могла бы честно жить до конца своих дней… Может, я и головой рискую… ведь герцогиня де Соррьентес никогда мне этого не простит… Она велит убрать меня без лишнего шума или попросту вышвырнет на улицу… А я у нее неплохо зарабатываю… Ой, хлебну я горя… И это в мои-то годы!..

Поняв, куда она клонит, Леонора и Кончини обменялись хитрыми улыбками. По знаку жены маршал д'Анкр сказал:

— Я не допущу, чтобы вы страдали из-за меня. Упаси Бог! Вы ведь меня даже не знаете. Итак, какую сумму обещала вам герцогиня де Соррьентес?

— Пятьдесят тысяч ливров, монсеньор, — одним духом выпалила Ла Горель.

Она лгала без зазрения совести. Пятьдесят тысяч она собиралась потребовать, когда шла сюда. А Фауста обещала ей лишь половину.

Назвав эту огромную по ее представлениям сумму, старуха затаила дыхание. Не сводя глаз с маршала, она мучительно думала:

«Он медлит с ответом!.. Грабитель!.. Пресвятая Богородица, я разорена!.. Святая Томасса, верная заступница, пусть он даст мне хоть половину, и я ничего не потеряю, а тебе поставлю свечу стоимостью в целый ливр!..»

Но Ла Горель ошибалась: Кончини не собирался торговаться. Просто он был хорошим актером и умело выдерживал эффектные паузы. Наконец маршал небрежно бросил:

— Я дам вам в два раза больше. То есть сто тысяч ливров.

Эта цифра ошеломила Ла Горель. Колени у старухи подогнулись, словно перед алтарем. Молитвенно сложив ладони, с пылающими глазами она вознесла горячую хвалу своему благодетелю:

— Ах, монсеньор, сам Господь Бог не был бы так щедр, как вы!..

— Но с одним условием, — добавил Кончини.

Ла Горель выпрямилась и, дрожа от нетерпения, выпалила:

— Только прикажите!

Кончини и Леонора удовлетворенно улыбнулись: они почувствовали, что старая ведьма готова на любую низость, на любую жестокость.

— Все в свое время, — проговорил Кончини. — Впрочем, ждать долго не придется: несколько дней… самое большее — несколько недель. Вот тогда и узнаете, чего мы от вас хотим, и сразу получите обещанные сто тысяч ливров.

Восторг вызванный в душе старухи королевской щедростью Кончини, мгновенно сменился горьким разочарованием. В ней снова заговорила безудержная жадность.

«Вот те на! Похоже, я нужна им еще больше, чем они мне!.. — думала Ла Горель. — Какая же я дура!.. Надо было запросить в два раза больше… ведь у этого распутника денег куры не клюют!.. Боже! Я сама себя обобрала!.. Наказала себя на целых сто тысяч ливров!.. Я этого не переживу… надо спасать свои кровные… хотя бы часть выцарапать назад!..»

И она запричитала:

— Несколько недель… Ох, горе мне, горе! Вы забываете, монсеньор, что я — нищая, я беднее бедного Иова!.. Я просто околею с голоду, ведь мне теперь нельзя вернуться к мадам герцогине.

— Ничего страшного. — живо вмешалась Леонора, — будете жить здесь. Я беру вас на службу.

— За те же деньги, что давала мне мадам герцогиня?

Алчная Ла Горель даже не замечала, что совершает ошибку, которая может иметь для нее самые ужасные последствия. Желая получить несколько лишних сотен, старуха связала себя по рукам и ногам: как и Фауста, Леонора хотела держать ее под присмотром.

Возликовав в душе, Леонора загадочно улыбнулась и решительно заявила:

— Я буду такой же щедрой, как и мой супруг. Вы станете получать здесь вдвое больше. Сколько платила вам мадам де Соррьентес?

— Стол и кров — плюс сто пятьдесят ливров ежемесячно, плюс ненужное тряпье, плюс кой-какая мелочь за разные услуги, — бессовестно солгала Ла Горель.

— Хорошо, — кивнула Леонора; она и бровью не повела. — Я положу вам триста ливров в месяц плюс все прочее. А еще я приготовлю вам скромный подарок: поступив ко мне на службу, вы найдете у себя в комнате пятьсот ливров на мелкие расходы.

Галигаи точно рассчитала, что Ла Горель не устоит перед искушением немедленно получить обещанные пятьсот ливров. А старуха поспешно заявила:

— Если вам угодно, мадам, я приступлю к исполнению своих обязанностей прямо сегодня.

— Как хотите, — согласилась Леонора с безразличным видом.

— Мадам де Соррьентес сейчас в отъезде, так что я заберу свои вещички и через час буду здесь, — радостно проговорила старая ведьма.

— Ступайте, милая, ступайте, — откликнулась Леонора с тем же притворным безразличием. — Комната будет готова… и свои пятьсот ливров вы увидите на столе.

Ла Горель присела так низко, что едва не оказалась на коленях, и засеменила к выходу.

Как только она исчезла, Стокко выглянул из-за драпировки. Хозяйка тихо велела ему:

— Следуй за ней. И не отступай ни на шаг.

Стокко выпустил из рук портьеру и поспешно вышел из комнаты. Со странной улыбкой на губах он думал:

«Corpo di Cristo, зачем мне идти за ней, если я могу пойти с ней!.. Может, уже завтра у нее будет сто тысяч ливров. Dio birbante. Такая женщина стоит внимания!.. Зря я с ней так грубо обошелся!..»

Спустившись в переднюю, Ла Горель увидела там Стокко. Улыбаясь до ушей, он поспешил ей навстречу и любезно спросил:

— Ну, милочка, похоже, вы их заинтересовали?

— Откуда вы знаете? — удивилась она.

Он хитро ухмыльнулся и, пожав плечами, объяснил:

— Иначе меня бы вызвали, чтобы выпроводить вас. А меня не вызвали. Значит, монсеньор не потерял