— Мы могли бы сидеть в темноте и держаться за руки, но сколько продлится это детское счастье? Пройдет немного времени, и она уплывет от меня в мир волшебных грез, дорогих туалетов, пустой болтовни и секса в интимной обстановке. Она перестанет быть живым человеком, а будет лицом на экране и голосом из динамика. Мне этого мало.
Я стал отступать к двери, не спуская глаз с Долорес, — не из боязни получить в спину пулю; мне казалось, что она предпочтет видеть меня не мертвым, а живым, таким, какой я был сейчас: совершенно безвредным для нее.
Мне просто хотелось запечатлеть ее образ. Она стояла тонкая, смуглая, прекрасная. Источающая секс всеми порами кожи. Совершенно глухая к моральным законам нашего и любого другого мира.
Я тихо вышел. Закрывая дверь, я услышал ее голос:
— Дорогой, вы мне очень нравитесь. Это плохо.
Я осторожно притворил дверь.
Глава 32
Лифт опустился в холл, я открыл дверцу и увидел высокого худощавого мужчину в надвинутой на лоб шляпе. Несмотря на теплый день, он был в плаще с поднятым воротником, в который прятал подбородок.
— Доктор Лагарди, — прошептал я.
Он посмотрел на меня, как на незнакомого человека, и вошел в лифт.
Я вызвал звонком портье. Толстяк вышел и остановился у стола с болезненной улыбкой на дряблых губах.
— Дайте телефон.
Он снял с полки аппарат и поставил на стол. Я набрал номер полицейского управления.
— Полиция слушает.
— Говорит частный детектив Филип Марлоу. Некий Винсент Лагарди, разыскиваемый по делу об убийстве, которое ведут лейтенанты Френч и Бейфус, только что вошел в квартиру четыреста двенадцать дома Шато Берси. Адрес: Голливуд, угол Франклин авеню и Джирард.
— Франклин авеню и Джирард? Вы вооружены?
— Да.
— Задержите его, если он вдруг попытается убежать.
Я положил трубку. Толстяк привалился к стене, побледнев от страха.
Они приехали быстро, но все же опоздали. Может быть, мне следовало остановить его. Возможно, я предчувствовал, каковы его намерения, и нарочно не остановил его. Порой я задумываюсь над этим и пытаюсь разобраться, почему я так поступил, но не нахожу ответа. Все это дело с самого начала было чересчур запутанным, мне приходилось обдумывать каждый шаг, ибо я не знал, как он повлияет на судьбу дорогого мне человека.
Когда полицейские взломали дверь, Лагарди сидел на диване, прижимая Долорес к груди. Он обратил невидящий взор на стену, на губах его была кровавая пена: он прикусил себе язык.
Под левой грудью Долорес на фоне огненно-красной блузки торчала серебряная ручка знакомого мне ножа. Ручка в форме обнаженной женщины. Глаза Долорес были полуоткрыты, а на губах ее застыла слабая тень ее прежней призывной улыбки.
— Улыбка Гиппократа, — усмехнулся врач «скорой помощи» и вздохнул. — На ее лице она выглядит даже красиво.
Затем он посмотрел на доктора Лагарди, который, судя по лицу, ничего не видел и не слышал, и сказал:
— Кажется, кто-то потерял свою мечту.
Он нагнулся и закрыл Долорес глаза.
Примечания
1
«Тоуд» по-английски — жаба.
