Черт побери, эта особа слишком изящна и неправдоподобно прекрасна для такого обрамления… Была не была!»

И он, склонившись перед Фаустой и не без умысла выставив напоказ свою шпагу, произнес:

— Сударыня, прославленное имя Борджиа означает, что в живописи и литературе вы можете быть нашим наставником. Что же до изысканных манер, то я могу продемонстрировать вам лишь учтивость старого бродяги, у которого не было других учителей, кроме дальних дорог да опасных приключений. Это значит, что я к вашим услугам, сударыня.

Фауста жестом пригласила шевалье следовать за собой и направилась в глубину дома. Пардальян пошел за ней.

«Ого! — подумал он, очутившись среди невиданного великолепия. — Здесь что, Лувр?.. Да нет, ведь королю Франции не под силу собрать такие сокровища… А может, здесь обитает воительница?.. Нет, ведь чарующие ароматы должны принадлежать скорее жилищу феи любви. Или это дом куртизанки? Нет, ведь оружие, сверкающее на стенах, должно принадлежать воительнице, а не любовнице!.. А это что? Трон! Золотой трон! О! Так это королева!.. Святые небеса! Над троном корона!.. Корона?.. Нет, черт подери… тиара! Папская тиара!..»

Пардальян насторожился, почуяв какую-то тайну. Почему трон? Почему тиара? Кто эта женщина? Вдруг у него возникло смутное ощущение, что от тайны, к которой он прикоснулся, исходит угроза.

Фауста остановилась в том будуаре, где она принимала герцога де Гиза и который, без сомнения, был предназначен для подобных встреч. Она села в то самое кресло из белого атласа, что так выгодно подчеркивало ее роковую красоту, и, прежде чем Пардальян успел прийти в себя от изумления, заговорила:

— Господин шевалье, это вы на Гревской площади дали отпор герцогу де Гизу и сыграли с ним шутку, о которой с восхищением говорит весь Париж?

— Я, сударыня? — воскликнул Пардальян, разыгрывая удивление. В этот момент он подумал, что было бы лучше просто-напросто уйти отсюда без всяких объяснений…

— Это вы, господин шевалье, провели Крийона сквозь толпу горожан и проводили его до Порт-Нев?

«Задуши меня чума! — думал Пардальян. — Какого черта я бросился помогать той кривляке, что свалилась мне на руки?!»

— Сударыня, — сказал он громко, — вы и впрямь уверены, что это был я?

— Я все видела из окна; я имела удовольствие видеть площадь, запруженную балаганщиками и торговцами… Я вас узнала. Да, это, безусловно, вы.

— В таком случае, сударыня, я остерегаюсь перечить вам. Это значило бы создать у вас превратное представление о французской галантности, изучать которую вы пришли на площадь. — Пардальян оправился от изумления и снова стал самим собой. Не смущаясь, он спокойно смотрел в лицо Фаусте. На самом деле он быстро и внимательно изучал ее. Однако прочесть мысли Фаусты было невозможно…

В первый раз эта женщина встретила человека, способного выдержать ее взгляд с достоинством и бесстрастной иронией… И по тому, как подрагивали ее ресницы, как участилось дыхание, можно было догадаться, что она взволнована, что статуя оживает…

— Сударь, — сказала она, — на Гревской площади я вами восхищалась.

— Ваша похвала льстит мне, сударыня, так как, насколько я могу судить, вы редко восхищаетесь.

— Ваша шпага верна, сударь, — сказала Фауста, удивляясь своему волнению, — но ваш взгляд еще вернее. Я действительно восхищаюсь только при наличии достаточных причин для восхищения. Перейдем, однако, к фактам. Я вижу, что вы из тех людей, у которых отвага вошла в привычку…

«Что со мной будет?» — спросил себя Пардальян.

— Когда на Гревской площади я увидела вас в деле, — продолжала Фауста, тщетно стараясь заставить Пардальяна опустить глаза, — я приняла решение разузнать о вас побольше и — быть может — познакомиться с вами. Случай помог мне; теперь я вижу вас вблизи и утверждаюсь в моем решении.

— Сударыня, вы оказываете мне честь, принимая какие-то решения на мой счет!

— Господин де Гиз должен вас смертельно ненавидеть, — медленно произнесла Фауста.

— Ненавидеть — да! — холодно ответил шевалье. — Смертельно — нет; если бы ненависть господина де Гиза была смертельной, я давно был бы мертв…

— Столь давняя ненависть — это еще одна причина для заключения с ним мира…

— Вы хотите сказать, сударыня, что с его стороны было бы мудро заключить со мной мир?

Фауста бросила пронзительный взгляд на лицо этого человека, осмеливавшегося так говорить о властелине Парижа. В его глазах она не увидела вызова, только спокойную отвагу…

— Сударь, — сказала она вдруг, — если вы решитесь поступить на службу к герцогу де Гизу, я вам обещаю, что он не только забудет всякую злобу, но еще и сделает вас могущественным сеньором.

— И ему придется, — миролюбиво спросил шевалье, — пожать вот эту руку?

С этими словами он протянул свою правую руку.

— Он пожмет ее, — сказала Фауста с улыбкой.

— Дозвольте мне, сударыня, быть лучшего мнения о человеке, который, возможно, завтра станет королем Франции, — сказал Пардальян спокойно. — Господин де Гиз не может пожать руку, которая касалась его лица…

Фауста испытала такое волнение, какого прежде ей испытывать не доводилось.

— Так это вы… — прошептала она. — Вы дали пощечину герцогу де Гизу!

— При обстоятельствах, о которых он сам поведает вам, если вы его об этом попросите. Он вам скажет, что он, герцог Лотарингский, высокородный сеньор, первый в королевстве после принцев крови и, возможно, даже выше их, не колеблясь, проник с многочисленным отрядом в дом старика, беззащитного, израненного, умирающего. Он вам признается, что у него, Генриха I Лотарингского, хватило мужества убить этого несчастного прямо в постели. Он вам скажет, что, отринув великодушие, он выбросил в окно окровавленный труп адмирала Колиньи. Наконец, он вам скажет, что на бледное чело покойного он, благородный рыцарь, поставил свою ногу; грязная победа, сударыня! И пощечина, нанесенная вот этой рукой, не была слишком высокой платой за его злодеяние!

— Герцог защищал дело Церкви! — глухо сказала Фауста.

— Какой Церкви, сударыня? Их по меньшей мере две…

Пардальян произнес эти слова с тихой насмешкой. Но Фауста вдруг побледнела.

— Как вы узнали, что есть две Церкви? — спросила она столь суровым голосом, что трудно было поверить, что он исходит из этих нежных уст.

— Две Церкви! — прошептал ошеломленный Пардальян. — О чем это она?

«А вдруг это шпион!» — думала Фауста.

«А вдруг эта женщина тайный руководитель Священной Лиги, — говорил себе шевалье. — А Гиз всего лишь орудие в ее руках! Лига — новая, вторая Церковь!.. Этот великолепный дворец, трон, увенчанный тиарой… символические ключи святого Петра на обивке… Невероятно, но это же действительно… папский дворец! Другой папа, помимо Сикста V!.. Папа, живущий в Париже! Да нет же, не может быть, вздор!»

Они всматривались друг в друга, как противники перед сражением. Фауста быстро приняла решение. В ее глазах Пардальян был бродягой, готовым служить тому, кто больше заплатит, но бродягой отважным, способным на замечательные подвиги. Его следовало купить любой ценой.

— Шевалье, — вдруг заговорила Фауста, — если вы не хотите служить господину Гизу, вы, возможно, не откажетесь служить другому господину?

— Это зависит от хозяина, сударыня, — сказал Пардальян с самым простодушным видом. — Кто я такой? Человек, который ищет развлечений, которому скучно в жизни… Я признаю: в том, что мне скучно, есть и моя вина. Я всегда думал о людях лучше, чем они того заслуживали. Если бы мне встретился рыцарь с неукротимым сердцем и великими помыслами, который попросил бы моей помощи, чтобы переделать мир! Да, это меня развлекло бы. Должен признаться, многие люди издали казались мне великими. Но с ними случалась забавная штука, сударыня… По мере моего приближения они начинали уменьшаться, а когда, наконец, я подходил совсем близко и поднимал на них свой взволнованный взор, я их не видел больше! Сударыня, я смотрел слишком высоко, а мне следовало опустить глаза. Что ж, сударыня, господин, о котором вы мне сказали, — тот ли это человек, которого ждет мир?

Пардальян говорил спокойно и уверенно. Его благородное и ироничное лицо, его непринужденные