Шевалье пожал плечами, на мгновение задумался и внимательно посмотрел на собаку. Затем он внезапно спросил:

— Нет ли у вас какой-либо вещи, принадлежавшей этой девушке?

Герцог Ангулемский покраснел, вздохнул и вынул вышитый шелковый шарф.

— Я подобрал его вчера в повозке цыгана, — пролепетал он, протягивая шарф шевалье.

— Скажите лучше, что вы его стащили, — хмыкнул Пардальян, засунул шарф в карман, поднялся и взял свою рапиру. — Возвращайтесь к себе на улицу Барре, сударь, и ждите меня там. Быть может, сегодня вечером или завтра утром я принесу вам новости — у меня есть надежный проводник.

— Проводник? — непонимающе спросил Карл.

— Пипо, в путь! — скомандовал Пардальян собаке, и та громко залаяла. — Вот мой старый и умный товарищ. Я думаю, ты справишься и отведешь твоего хозяина туда, куда доставили бедняжку Виолетту.

Пипо степенно повилял хвостом. В этот момент появилась мадам Югетта, которая принесла превосходный обед: паштет с золотистой корочкой, рыба, фаршированные бекасы, молодая утка, филе косули из Компьенского леса, пирожное «Ворожея», желе из засахаренных фруктов и прочие лакомства — такой обед не смогли бы получить в этой харчевне ни король Франции, ни даже Генрих де Гиз, предводитель Святой Лиги.

— Что случилось? — дрожащим голосом спросила Югетта. — Вы уходите? Не отведав моего обеда?

— Обед достоин двух императоров, — сказал Пардальян, с сожалением глянув на роскошные блюда, источавшие соблазнительные запахи.

— Ах! А я так старалась. Никто другой не имеет на него права!

— Вот как, моя дорогая Югетта? — сказал Пардальян, и в его глазах засветилась добрая насмешка. — Но я собираюсь нынче же пригласить сюда двух императоров. Обещайте обслужить моих гостей, как меня, милая хозяюшка!

— Обещаю, господин шевалье, — ответила ошеломленная трактирщица.

Пардальян величественно пересек залу, которая начала заполняться любителями выпить: офицерами, дворянами, школярами — короче говоря, шумными и элегантными завсегдатаями «Ворожеи». На крыльце он остановился и какое-то время изучал прохожих, выбирая двух человек, достойных его приглашения и великолепного обеда Югетты.

— Эй! — вдруг вскричал он. — Соблаговолите-ка войти, милостивые государи! Да-да, вы, мрачный здоровяк с носом крючком, и вы, жердь с глазами-буравчиками… Я к вам обращаюсь! Окажите мне честь пообедать здесь! Я вас приглашаю!

Оборванцы, которых он остановил, замерли в изумлении, переглянулись, а потом скромно, кланяясь на каждой ступеньке, поднялись на крыльцо.

Это были два невероятно высоких и невероятно тощих субъекта в стоптанных дырявых башмаках, в шляпах со смешными размокшими и поломанными перьями; претенциозные лохмотья выдавали в них нищих комедиантов.

При их появлении в зале раздались возмущенные возгласы. Но Пардальян обвел всех присутствующих взглядом, в котором искрилось такое веселье, что ворчание немедленно прекратилось, а недовольные гримасы сменились улыбками.

Затем он проводил бедолаг к роскошному столу и подал им знак садиться.

Растерянные, потерявшие дар речи приятели повиновались и уселись рядом на краешек табуретов, косясь на шедевры Югетты.

— Как вас зовут, господин Жердь? — спросил Пардальян того из приглашенных, который показался ему более умным. У него было хитроватое лицо и бегающие глазки.

Человек с поклоном ответил:

— Ваша светлость, меня зовут Пикуик.

— Пикуик? Прекрасное имя. Только не называйте меня ваша светлость!.. А вас, господин Ворон?

Другой и впрямь напоминал ворона: прямые черные волосы, зачесанные на лоб, длинный нос крючком, скошенный подбородок…

Он ответил заунывным голосом:

— Ваша светлость, меня зовут Кроасс…

— Кроасс? Великолепно, клянусь Пилатом!.. Но не зовите меня светлостью!.. Ну что ж, господин Пикуик и господин Кроасс, смелее нападайте на бекасов и паштет… Ешьте и пейте, сегодня вы гости шевалье де Пардальяна.. Госпожа Грегуар, вот плата за двух моих товарищей, — добавил шевалье, вложив два золотых экю в руку хозяйки.

И заметив слабый протестующий жест Югетты, ласково произнес:

— Моя дорогая Югетта, вы знаете, что мои гости — это мои гости и что я никогда никому не позволил бы обидеть их — даже господину Грегуару, который был моим другом.

— Уговорили! — сказала прекрасная хозяйка со вздохом. — Но плата слишком велика…

— Ну что ж, остаток вернете моим гостям, — сказал Пардальян.

И поприветствовав двух горемык великолепным рыцарским жестом, шевалье, сопровождаемый Пипо, присоединился к герцогу Ангулемскому, который ждал его на улице.

Господа Кроасс и Пикуик, два «геркулеса» Бельгодера, ошалев от восторга, начали неуверенную атаку, превратившуюся вскоре в жаркую битву.

В то мгновение, когда Пардальян, провожаемый мечтательным взглядом доброй хозяйки, переступал порог трактира, занавеска на двери кабинета поднялась. За стеклом показалось мрачное лицо, перекошенное ненавистью и мертвенно бледное от ужаса. В кабинете, как мы помним, обедал Моревер — человек с отравленным кинжалом, убийца Лоизы де Пардальян, графини де Маржанси, который сейчас следил за спускавшимся с крыльца Пардальяном.

Если бы мы попытались одним словом определить человеческую сущность герцога де Гиза, то это было бы слово — «гордость». Гордость владела им безраздельно; гордость руководила всеми его поступками; у Гиза, как и у Ахиллесса, было лишь одно уязвимое место — ранить можно было только его гордость.

Итак, этот храбрец, который по праву считался самым красивым мужчиной Парижа, которому все знатные дамы того времени писали страстные письма, а горожанки посылали воздушные поцелуи и бросали цветы, лишь только он появлялся на улице, этот герой, которому поклонялись больше, чем Ришелье, этот победитель, перед которым не могла устоять ни одна женщина, был всего-навсего обманутым супругом!

Он чувствовал себя самым оскорбленным мужем своего времени. Ему пришлось испытать бешенство, неведомое Отелло. Ему пришлось испытать муки уязвленной гордости: не любя своей жены, он требовал от нее верности; постоянно изменяя ей, сам он не желал быть осмеянным. С казнью Сен-Мегрина оскорбления не прекратились: Екатерина Клевская, герцогиня де Гиз, неделю оплакивала Сен-Мегрина, а потом взяла другого любовника, и еще одного, и еще, так что Гиз продолжал проливать попеременно то кровь, то слезы бессильной ярости. Мысль, что он обманут, отравляла всю его жизнь. Скорее хорошенькая, чем красивая, живая, легкая, умная, совершенно беспринципная, Екатерина продолжала свои проделки с невозмутимой безмятежностью.

Генрих де Гиз не знал, кто сейчас любовник его жены, однако же был уверен, что любовник у нее есть, ибо иначе и быть не могло. Но кто он? Когда Париж начал волноваться, как море перед бурей, он отослал Екатерину в Лотарингию под присмотром дуэньи, в которой был уверен… Однако из письма принцессы Фаусты он узнал, что его женушка вышла в одну дверь лишь для того, чтобы без промедления войти в другую… Пора было прекратить эту комедию…

Вернувшись в свою резиденцию, герцог де Гиз заперся в личных покоях для беседы с человеком, о котором говорилось в письме Фаусты.

Следующий день он провел, диктуя письма и отдавая приказы. Он произвел в полковники Лиги Буа- Дофина, который сражался на баррикадах, и назначил Бюсси-Леклерка комендантом Бастилии. Он отправил людей к старой королеве-матери, мужественно оставшейся в Париже, несмотря на мятеж и бегство ее сына, и к господину де Арлею, первому президенту Парламента, чтобы предупредить их о своем визите. Он был беспокоен, и на его лице лежала печать душевной муки.