— Кто это — я! — проревел Комтуа.

— Я, Пардальян, — спокойно ответил шевалье.

Раздался вопль отчаяния, затем последовало несколько минут тишины, в течение которых Комтуа, вероятно, рвал на себе волосы. Затем тюремщик разразился целым потоком проклятий, прерываемых стенаниями. В самом деле, положение его было ужасно. Хоть, в общем-то, он не сделал ничего, что противоречило бы инструкции — он попросту выполнял приказания коменданта, ему будет трудно выпутаться из этой истории: его, например, могли обвинить в сговоре с узником.

— Моя песенка спета! — орал он, вновь принимаясь ломиться в дверь. — Уже завтра на рассвете я буду болтаться на виселице, а завтра вечером мое тело послужит пищей для ворон с Северной башни!

— Успокойтесь, мой достойный тюремщик, — сказал Пардальян, — вас не повесят…

— Как это? — задыхаясь произнес Комтуа, на мгновение прекратив стучать в дверь.

— По крайней мере, вас не повесят живого… Что же до повешения вашего трупа, то какая вам разница? Или вам и вашим людям не все равно, что станется после смерти с вашими телами?

— Как? Что он сказал? — вскричали четверо солдат, которые по наивности считали себя в безопасности и поэтому до сей поры молчали. (Они, между нами говоря, были в восторге от того, что случилось с их комендантом. )

— Я говорю, — холодно продолжал шевалье, — что Северная башня расположена далеко от караульных постов и что никто не сможет вас услышать. Я говорю, что вскоре буду вне стен Бастилии. Я говорю, что сделаю так, что начальник караула получит известие о внезапном отъезде господина коменданта в сопровождении тюремщика и солдат. Я говорю, что никто не придет сюда, так как все будут считать, что вы уехали. Итак, я сообщаю, что просто оставлю вас умирать на этой лестнице.

Как только он произнес эти слова, за дверью раздался целый залп проклятий. Карл Ангулемский дрожал. Пардальян слушал. Это была одна из тех сцен, в которых бурлеск переходит в трагедию, а трагическое вызывает взрывы нервного смеха.

Когда Пардальян понял по тону стенаний, что ужас запертых людей уже стал граничить с сумасшествием, он постучал кулаком в дверь, давая знак, чтобы его выслушали. В то же мгновение воцарилось молчание.

— Мне вас жаль, — сказал тогда шевалье.

— Пощадите! Господин, позвольте нам выйти! — вопили солдаты.

Тюремщик не сказал ничего.

— Я согласен сохранить вам жизнь, — продолжал Пардальян, — но при одном условии.

— Хоть сто условий! — торжественно заявили солдаты.

— Одно условие, и вот какое: вы мне сдаетесь. Тогда я открою дверь. Если же нет, я ухожу. Я даю вам одну минуту, чтобы подумать над условиями этой почетной капитуляции.

— Мы сдаемся! — в один голос закричали четверо обезумевших.

Пардальян улыбнулся уголками губ.

— А я не сдамся! — заорал тюремщик. — Вы трусы, страх превращает вас в глупцов. Этот человек не может выйти из Бастилии. Что же до нас, так нас освободит дозор, который в три часа совершает обход!

— Вас освободят лишь для того, чтобы повесить! — крикнул Пардальян. — Ведь я скажу, что вы мои сообщники. Однако меня нимало не касается, повесят вас или вы умрете с голоду, это сугубо ваше дело! Прощайте…

— Остановитесь, господин! — завопили солдаты. — Остановитесь! Во имя всемилостивого Бога!

Лестница наполнилась шумом жестокой борьбы: четверо солдат набросились на тюремщика, который защищался как мог, но оказался в конце концов с кляпом во рту и связанным поясами и шарфами.

Пардальян понял, что произошло. И когда вновь стало тихо, он приоткрыл дверь.

— Передайте мне ваши аркебузы и кинжалы.

Солдаты быстро повиновались. Тогда он широко отворил дверь. Четверо несчастных поспешно вышли и положили на землю Комтуа. С кляпом во рту, усердно, как колбаса, перевязанный стражниками, он мычал и дико вращал глазами.

— Вот, господин! — сказали они.

Пардальян разразился хохотом. Комтуа же окинул всех изумленным взглядом и обнаружил, что свободен не только узник из второго подземелья, но еще и Карл Ангулемский. В его взгляде появилась скорбь, которая могла бы растрогать даже тигра. Пардальян не был тигром, но, к несчастью для Комтуа, в эту ночь у него недоставало времени на то, чтобы умиляться.

Однако он развязал тюремщику ноги. Тот сразу поднялся. Затем Пардальян вытащил у него изо рта кляп, одновременно приставив острие кинжала к его горлу. Этот жест был столь красноречив, что тюремщик, набравший уже воздуха в легкие, дабы позвать на помощь, немедленно убедился в преимуществах молчания и поспешно закрыл рот.

— Сдаешься? — спросил Пардальян.

— С тем условием, что вы дадите мне возможность выбраться из Бастилии, — сказал Комтуа.

— Ты не только выйдешь отсюда вместе с этими четырьмя молодцами, но каждый из вас еще и получит жалованье за год… Карл де Валуа, герцог Ангулемский, ручается в этом.

Карл утвердительно кивнул.

— В таком случае, я к вашим услугам! — сказал Комтуа.

Что касается солдат, они промолчали, но весь их вид свидетельствовал о том, что если раньше они едва не сошли с ума от страха, то теперь, возможно, очень скоро сойдут с ума от радости. В самом деле, единовременное годовое содержание для людей, которые получали на руки жалкие гроши, которых плохо кормили и беспрестанно оскорбляли, означало богатство и свободу.

— Идем, дорогой друг, — промолвил герцог Ангулемский.

— Одну минуту! — сказал Пардальян, посмотрев на него каким-то странным взглядом. — Я всегда мечтал побывать в Бастилии. Сейчас случай слишком благоприятен, чтобы упустить его. Давай осмотрим тюрьму!

Юный герцог устремил полный ужаса взгляд на того, кого называл братом. Для Карла само собой разумелось, что единственное, что нужно было делать, — это уходить! Он не думал о решетках, о часовых, о караулах, о воротах, о непреодолимых препятствиях. Если Пардальян заговорил о том, чтобы немедля осмотреть Бастилию, значит… Неужели Пардальян сошел с ума?!

— Друг мой… брат мой! — пролепетал юноша с невыразимой тоской в голосе.

Пардальян усмехнулся… Он-то как раз подумал обо всех этих решетках и многочисленных препятствиях, которые потребуется преодолеть! И он говорил себе, что было бы настоящим безумием затевать сейчас операцию, в которой у них была тысяча шансов сложить головы. И когда он пытался найти выход из положения, ему пришла в голову мысль осмотреть Бастилию. Он обернулся к Комтуа, развязал ему руки и спокойно сказал:

— Иди вперед и открой мне двери!

— У меня нет моей связки ключей, — сказал Комтуа, питая какую-то тайную надежду.

— Вот она! — насмешливо промолвил Пардальян и протянул ключи оторопевшему тюремщику.

— Вы, четверо, — сказал шевалье, обращаясь к солдатам, — идите рядом с ним; если он сделает лишнее движение, прикончите его.

Это была замечательная тактика. Пардальян, дав страже это ответственное задание, казалось, вверял им заботу о своей безопасности и превращал их в своих помощников. Он больше не был беглецом, но становился командиром, который отдает приказы и распределяет обязанности. Солдаты окружили Комтуа. Пардальян взял две аркебузы, Карл подхватил две оставшиеся.

— Что вы хотите увидеть? — спросил тюремщик.

— Узников! — ответил Пардальян.

— Узников? — пробормотал растерянный Комтуа.

— Иди вперед, или, клянусь честью, ты будешь мертв. Сколько узников в камерах?

— Двадцать шесть… Из них восемь — в Северной башне; они находятся под моим особым