Армении. Она беседовала бы с ним на его родном латинском языке и демонстрировала свое знакомство с римской литературой, включая самые эротические стихи Катулла. В мечтах девушка уже видела озорной огонек в глазах Антония, когда она прочла бы ему чувственные строки, сочиненные его земляком. Она вытерпела бы поездки, которые Антоний совершал бы вместе с царем в дома терпимости и в бордели Фаюма, где Антоний испытает радости плоти, которых она, царевна, не может себе позволить. Она позвала бы его во внутренний двор, чтобы показать пруды, где колышутся, подобно приветствующим рукам, цветы лотоса, вольеры с пурпурными кенарами, болтливыми попугаями и порхающими созданиями, крылья которых напоминают шелк, а песня, издаваемая ими, едва слышна. Она рассказывала бы ему, как видит из окна своей спальни волны, лижущие берег Царской гавани, и надеялась бы, что он представит себя в этой спальне вместе с нею. Когда он слишком сильно напьется вместе с царем, она с улыбкой станет выговаривать ему и предложит пудру, чтобы скрыть следы похмелья. Несмотря на свои юные годы и полудетское тело, она очаровала бы его и в конце концов заставила бы его полюбить себя.

Но этому всему суждено было остаться лишь девичьими фантазиями. Низко поклонившись и послав Клеопатре обескураживающую улыбку, Антоний ушел.

Цезарь сидел на обломке разбитой крепостной стены, греясь на солнце. Осень в Галлии наступала раньше, чем в Италии, и несла особое очарование. Его легионы трудились внизу, деловито убирая следы выигранной битвы, пакуя оставшиеся мешки с зерном в огромные вьюки, пересчитывая лошадей, починяя кожаные ремни, скрепляющие доспехи, укладывая разломанное снаряжение в обозные телеги. Разве может быть на свете человек счастливее, чем он? Цезарь не знал, он или судьба правят событиями. Он подозревал, что судьба распознала его дарования, оценила его усилия и решила сыграть на его стороне.

Он ждал этого мгновения много лет — момента, когда он сможет вздохнуть спокойно, уверенный, что раз и навсегда подавил этот дикий мятежный народ. Это заняло долгих пять лет, но сегодня утром он получил послание от людей Верцингеторикса, гласящее, что их вождь желает узнать условия сдачи. Цезарь немедленно отослал в ответ свое распоряжение: «Сложите оружие и приходите ко мне».

И вот теперь к нему шествовал человек гигантского роста — но молодой, все еще такой молодой. Сколько же ему лет? Тридцать? Как Александру. Однако македонский полководец не был наделен таким ростом. Безоружный, в окружении своих людей, большинство из которых плакали. Но Верцингеторикс не плакал. Он отполировал свой доспех, сделанный из бронзы и серебра, и гордо шествовал в нем, блистая на солнце. Как славно будет смотреться этот доспех на подставке для трофеев в римском доме Цезаря!

Белокурый гигант ускорил шаги, направляясь прямо к Цезарю. Его люди попятились назад и схватились за руки, чтобы поддержать друг друга, когда их вождь простерся у ног Цезаря. Затем галл посмотрел прямо в глаза завоевателю.

— Я велел своим людям убить меня или сдать тебе. Я не мертв и потому прошу твоей милости. Не для меня. Но для них.

«Благодарю тебя, мать Венера», — безмолвно обратился Цезарь к своей прародительнице. Ибо здесь, в позе просителя, стоял его рок, человек, чей дерзкий мятеж заставил Цезаря убить сотни тысяч галлов. Его Ганнибал. Титан среди людей, на целую голову выше наделенного немалым ростом Цезаря, и телесной мощью превосходящий сухощавого римлянина втрое. Человек, для которого, обернись обстоятельства иначе, Цезарь был бы любопытен лишь настолько, чтобы галл пожелал посмотреть, что скрывается под боевым доспехом полководца.

— Верцингеторикс, встань. Ты не похож на искреннего просителя, — сказал Цезарь. — Ты просишь о милости, но какую милость ты оказывал мне?

Цезарь вытянулся во весь свой шестифутовый рост, приготовившись говорить самым глубоким, нутряным тоном, чтобы его слышали солдаты, выстроившиеся перед ним безукоризненно ровными рядами длиною в милю.

— Ты воспользовался нашей дружбой, чтобы усыпить меня ложным чувством безопасности. Как только я покинул твою страну, ты прошел от одного края этой земли до другого, подстрекая своих соотечественников предать меня. Когда они отказались присоединиться к твоему походу, ты подхлестнул их — каким способом? Ты отсекал у них уши, пытал их, выкалывал им глаза, клеймил их раскаленным мечом, пока они не соглашались с твоим безумием. Ты поистине дикарь. Но ты везучий дикарь. Я окажу тебе большую милость, нежели ты выказывал по отношению к собственному народу.

— Моя жизнь в твоих руках, можешь делать с ней все, что захочешь, — отвечал галл, не выказывая ни малейших эмоций, даже иронии.

— Закуйте его в цепи, — безразлично бросил Цезарь своим людям.

Он позвал Лабьена, своего заместителя, и приказал ему найти среди пленников представителей племен аверниев и эдуев.

Цезарь смотрел, как его командиры вытаскивают из рядов пленников длинноволосых дикарей; некоторые сжимались от страха, как будто считали, что их избирают для дальнейших истязаний. Теперь они узрят милость Цезаря в действии. Цезарь потверже встал на гребне обрушенной стены, широко расставив ноги для упора. Он поднял руку в знак начала речи и улыбнулся, услышав, как быстро замолкает шепот среди его слушателей — как римлян, так и галлов.

— Слушайте меня, мужи племен аверниев и эдуев. Вы, союзники Рима, позволившие себя запугать и присоединившиеся к мятежу этих отвратительных зверей в человеческом облике! В ваши руки я вкладываю ключи к миру и согласию с Римом. Я говорю каждому из вас: иди домой! Идите домой, к вашим женам, детям и старикам, и расскажите им о милости Цезаря. Скажите им сегодня, что Цезарь мог бы убить каждого из вероломных предателей, оказавшихся у него в плену, но прежде заставивших римских солдат страдать и умирать. Вместо этого он освобождает вас, чтобы вы могли вернуться к тем, кого любите. Теперь идите с миром.

Цезарь с удовлетворением слышал, как нарастает удивленный гул голосов по мере того, как вести о его нежданном милосердии расходятся все дальше по рядам. Он позволил одному из своих людей помочь ему сойти с камня и выпрямился, чтобы посмотреть в непроницаемое лицо Верцингеторикса. Что ж, он покажет ему, не так ли?

— А теперь каждый из моих людей — и командиры первыми — выберет себе среди вас личного раба. Верцингеторикс, ты должен повернуть голову и посмотреть на это.

Цезарь знал, что утомительная процедура выбора рабов будет долгой и мрачной, он и сам уставал от подобных вещей, но, как бы утомлен он ни был, он намерен положить решительный конец этому конфликту. Он провел зиму, весну и лето, внимая звукам смерти. Быть может, бог погоды оказался самым жестоким диктатором из всех.

Зимой Верцингеторикс предал огню каждую ферму, город или деревню, которую он не мог захватить, пытаясь уморить армию Цезаря голодом. Он сжигал поля и убивал животных. В ответ Цезарь построил мощную осадную стену вокруг Аварикума, единственного города, который галлы просили Верцингеторикса сохранить. Люди Цезаря были измотаны после путешествия через горные перевалы — по пути им приходилось расчищать снежные завалы высотой в шесть и даже восемь футов. У них кончились запасы зерна, и они питались мясом животных, украденных и убитых на марше через безжалостные горы, окрашенные в белый цвет галльской зимы. И Цезарь, и его люди исчерпали все свое терпение. Однажды они уже покорили этот народ, а теперь мятежный Верцингеторикс заставляет их проделывать эту же работу снова.

Так что какой выбор был у него, когда его солдаты — яростные, озлобленные, голодные, озверевшие от мяса диких животных — ворвались в город Аварикум и начали убивать? Никогда он, живший войной, не видел такой жестокости, такого тщательного, почти ритуального опустошения города. Еле живые от зимних лишений, его люди обрушили всю свою ярость на жителей города, вырывая внутренности мужчин, женщин и детей холодными металлическими клинками. Они не останавливались ни для того, чтобы взять себе хоть часть богатств города, ни для того, чтобы насытить мужскую похоть. Им не нужны были ни деньги, ни