исключительную ценность любым вещам белых. Здесь нужно пояснить: многие туземцы наивно верят, будто доблесть и мудрость человека, как и прочие его достоинства, пропитывают предметы, которыми он пользуется, и вместе с ними достаются его преемнику. Поэтому негры трепетно относятся к реликвиям великих мужей, и всякий носит амулеты и повязки, унаследованные от дедов.

Идти пришлось еще дней десять или двенадцать, прежде чем перед нами раскинулась обширная долина, пересеченная небольшой речкой. До этого мы не раз миновали скопления лачуг, откуда высыпали мужчины и женщины, дабы поглазеть на нас. В долине же находилось внушительное селение, дома были добротно выстроены из бревен и глины, с соломенными крышами. Стояли же эти дома не только по берегам реки, но и прямо на воде, благо текла она совсем вяло. Строения держались на деревянных сваях, заставляющих дивиться изобретательности и мастерству местных зодчих. Под домами могли проплывать особые лодки, очень узкие, длинные и быстрые, какими пользуются негры, чтобы перебираться с берега на берег или ловить рыбу. С самых высоких участков долины уступами спускались вниз по склону террасы, на которых негры возделывали землю — притом с величайшим усердием, чего я прежде никогда не замечал за африканскими племенами. Это обстоятельство и еще некоторые мелочи подталкивали к выводу, что здешнее население куда более трудолюбиво, чем все, кто встречался ранее на нашем пути.

А позже, к вечеру, мы дошли до большой крепости, возведенной из камня. Лишенная зубцов, башен и амбразур, крепость представляла собою круглую стену, внутри которой раскинулась большая площадь для сбора войск. В высоту стена насчитывала около пяти эстадо[17] и сложена была из небольших гранитных плит — издалека они выглядели как кирпичи, но при ближайшем рассмотрении становилось очевидно, что это именно гранит и что плиты держатся вместе без известкового или какого-либо иного раствора, как тот акведук, виденный мною в Сеговии, когда я прибыл на зов повелителя нашего короля. Называлась эта громадная крепость на негритянском языке Зимбабве и служила резиденцией царю Мономотапе. Вошли мы в нее через проем в стене — никаких ворот не было, просто стена заканчивалась, не до конца сомкнув круг и образовывая совсем узенький проход. Я-то все искал глазами косяки или петли, на которых могли бы крепиться ворота, но ни ворот, ни тем более засовов не обнаружил, чему весьма удивился. Должно быть, сказал себе я, этот Мономотапа необыкновенно могуществен и уверен в себе, раз его замок столь надежен, что даже в воротах не нуждается. Так вот, когда мы проникли внутрь, нас с Мануэлем окружила новая охрана, а конвой, сопровождавший процессию до сих пор, оставил корзины с золотом и удалился. Стражами крепости были могучие атлеты, ни дать ни взять королевская гвардия; из одежды они носили лишь узкие полоски ткани с яркой вышивкой, едва прикрывающие срам.

В углу площади, на которую доставили золото и пленников, возвышалась солидная круглая башня, снизу более широкая, чем сверху, вроде печи для обжига гипса или черепицы. На верхней площадке башни, огороженной деревянными перилами, стояли двое негров с огромным барабаном. Завидев нас, они дважды или трижды что есть силы в него ударили, видимо оповещая о нашем прибытии. Множество домиков лепилось к стене по всей ее окружности — одни домики круглые, другие квадратные, но все с маленькими окнами, дощатыми крышами и выстроены из того же гранитного камня, что и сама крепость. Из них тут же выскочила целая толпа женщин (детей тоже, но их было совсем немного, а мужчин и вовсе лишь несколько человек), облаченных в просторные пестрые одеяния из мавританских тканей. Впрочем, мавританок среди них не оказалось — сплошь негритянки самых разнообразных оттенков кожи. Как и следовало ожидать, они бросились к нам с безудержным смехом, норовя пощупать мое лицо и подергать бороду. Это, однако, не помешало нам прошествовать к большому строению возле башни. Перед входом стояли две каменные скамьи, а на них возлежали две львицы из слоновой кости, украшенные медными вставками в форме пятен — есть в Африке такая разновидность львов, с пятнами по всему туловищу. Чрезвычайно искусно выполненные, скульптуры являли собою настоящее чудо, и мне оставалось только гадать, откуда они здесь взялись. Впрочем, я уже подозревал, что этот негритянский владыка ведет бурную торговлю с маврами и именно от него они получают золото, которое продают христианским королям и генуэзским купцам. Все эти ткани, мелькающие там и тут добротные клинки, как и вышеописанные львицы, и сама крепость, где мы находились, по всей вероятности, были созданы маврами. Пока в голове моей проносились подобные мысли, из-за двери показался человек, завернутый в роскошное цветное покрывало, отдал какое-то распоряжение стражам, и те проводили нас в дом. Мы очутились в просторной комнате, наподобие зала, где не было ни мебели, ни каких-либо предметов — только голые стены, выкрашенные белым и синим. Половину помещения отгораживала белая льняная занавесь, спускавшаяся от потолка до пола. С одной стены свисали какие-то железные приспособления и цепи, ввинченные прямо в камень. Там и оставили нас стражи, приковав за шеи, а перед нами составили все принесенные корзины с золотом, сложили арбалеты, мешок костей, отнятый у меня нож и нож Черного Мануэля. Теперь все было на месте. Несколько раз хлопнув в ладоши, они удалились, и мы остались одни в полутьме. Помещение освещали лишь скудные лучи света, падавшие из-за двери, да трехрогий светильник, заправленный животным жиром, примостившийся в маленькой стенной нише.

Так мы просидели довольно долго, прежде чем занавеска отдернулась с одного краю и из-за нее показался сам Мономотапа — молодой негр лет двадцати или чуть меньше, облаченный в белую сорочку до колен. Толстое пузо натягивало ткань, точно у беременной женщины. На ногах у царя красовались богатые шелковые туфли мавританской работы, на шее болтались бесчисленные нити разноцветных бус и связки амулетов. Выпущенный из шелкового тюрбана кусок ткани прикрывал уши, отчего головной убор — тоже мавританское изделие — походил на боевой шлем. Пышная золотая борода до середины груди как-то не вязалась с гладкими щеками, которые свидетельствовали о том, что Мономотапа, как многие негры, от природы не одарен избытком телесной растительности. Впоследствии я узнал, что такая борода у туземцев считается символом верховной власти, вроде короны и скипетра у наших христианских королей. Борода Мономотапы выглядела тщательно расчесанной и ухоженной, была заплетена в косички, перехваченные золотыми же тесемками, а внизу распушалась наподобие метелки.

Остановившись в шаге от нас, он в полном молчании принялся рассматривать мое обнаженное тело спереди и сзади, тыкая меня зажатым в руке посохом, когда хотел, чтобы я повернулся, словно имел дело с диковинным зверем. Долго изучал мою культю, а потом уставился мне в глаза, будто бы спрашивая, как я получил такое увечье. Затем подошел к Черному Мануэлю, осведомился, неужели я и есть великий Белый Кузнец, и, выслушав утвердительный ответ, потребовал рассказать, как он с нами познакомился и что мы делали в долгие годы совместных странствий. Мануэль повиновался, но, как я ему и советовал, умолчал о единороге, а вместо этого сказал: мол, эти белые люди прибыли из далекой-далекой страны, потому что до них дошли слухи о Мономотапе и его государстве, вот они и хотели договориться с ним о торговых сделках на условиях куда более выгодных и надежных, чем предлагают ему мавры. Тут Мономотапа рассмеялся — то ли польстили ему такие слова, то ли глумился над нами негритянский царь, понимая, что все это лишь попытки вывернуться. Но сильнее поразило меня другое: заслышав монарший смех, все придворные, толпившиеся за дверью дома, рассмеялись точно так же. А когда в ходе дальнейшей беседы он откашлялся, снаружи его услышали и дружным хором откашлялись тоже, что наглядно объяснило нам здешние порядки: придворный должен в точности повторять каждое действие своего повелителя — смеяться вслед за ним, кашлять, если он кашлянул, плеваться, если он сплюнул, пускать ветры, если его угораздило. Бывает даже, что царем становится хромой, и тогда придворные обязаны хромать в его присутствии.

В тот день мы еще немного поговорили, затем Мономотапа исчез за занавеской и хлопнул в ладоши. Тотчас вошла его свита в сопровождении стражников, которые освободили нас от оков и отвели в маленький домик возле входа в крепость — с внутренней ее стороны. Там нас снова приковали к стене железными цепями и бросили одних до самого утра.

Утром же, едва рассвело, стражники опять явились и забрали нас в „приемный зал“ Мономотапы. Вчерашнего золота уже не было, только наши вещи, выставленные вдоль стеночки на деревянной лавке. Как и накануне, нас оставили вдвоем, прикованными за шеи. Мономотапа так же вышел к нам и некоторое время через посредничество Черного Мануэля расспрашивал меня о делах короля кастильского. Ему хотелось знать, сколько есть христианских королевств на свете, какие у нас деревни и поля, какой народ и какие правители, какую пищу мы едим и в каких домах живем, что добываем в рудниках, — и многое, многое другое вызывало его любопытство. Я намеренно преувеличивал изобилие товаров, доступных в христианских государствах, пространно говорил ему о тканях, о драгоценных камнях, о кожаных изделиях, о шпагах и арбалетах, о хитроумных орудиях труда. Я на все лады расхваливал перед ним миролюбие и