явно людьми, а не животными. Позже мы наткнулись на отчетливые человеческие следы, и последние сомнения рассеялись: накануне вечером где-то вдали горели костры. Это заставило нас ускорить шаг, и еще до наступления сумерек мы вступили в чрезвычайно многолюдный городок под названием Софала. Нас окружало великое множество домов из досок и тростника, более прочной постройки, нежели привычные нам негритянские жилища, из чего я заключил, что местные, вероятно, живут здесь постоянно, а не переезжают каждые несколько лет, как иные их сородичи. Эти самые местные выбежали посмотреть на нас целой толпой; кожа у них была светлее, чем у населения внутренних областей, но губы такие же толстые и ноздри расплющенные. Обращенных к нему слов Черный Мануэль не понимал, но вскоре подошли еще люди, с которыми он таки смог объясниться. Беседа тянулась довольно долго: Мануэль рассказал, кто мы и что нам довелось пережить, а негры рассказали, что к ним иногда приплывают на больших кораблях с севера иноземцы со светлой кожей, хоть и не такой светлой, как у меня. Они покупают здесь золото, орехи кола и другие товары. „Мавры! — обрадовался я про себя. — Раз они так близко, а может, и прямо тут где-то сыщутся, значит, возвращение в Кастилию не за горами“. Однако следующее известие меня огорчило: оказалось, корабли на каждое такое путешествие затрачивают по два-три года, поэтому нам ничего не остается, кроме как смириться и ждать.

Делать нечего, я позволил отвести себя в сарайчик, набитый какими-то корзинами, где нам предоставили ночлег. Утром явились трое негров, разбудили нас, дали поесть лепешек и проводили на обширную площадь посреди городка, к солидному дому из кирпича-сырца, выкрашенному в бело-голубой цвет. Как мы догадались, это был дом здешнего алькайда. Из-за двери показался важный старик в льняной сорочке и шляпе из пальмовых листьев и принялся дотошно задавать те же вопросы, что задавали нам его подданные накануне. Черный Мануэль обстоятельно отвечал при помощи одного из тех, кто владел его наречием. Когда алькайд узнал все, что хотел, и, видимо, в целом остался доволен полученными сведениями, он повернулся к нам спиной и, не обронив ни слова напоследок, ушел в дом. Негр, исполнявший роль посредника в переговорах, объяснил нам, что это старейшина Амаро, он-де разрешил нам поселиться в городке и жить как сумеем, главное — не воровать.

В Софале я прожил полтора года. В первые дни местные стекались поглазеть на меня, подивиться на мою белую кожу, и малышей с собой тащили ради столь занимательного зрелища. Они давали нам лепешки и покатывались со смеху, глядя, как мы их едим, — до того простодушны были эти люди. Но постепенно новизна выветрилась, все ко мне привыкли и перестали обращать внимание. Мы устроились меж глинобитных оград на самой окраине городка. Черный Мануэль соорудил лачугу из веток и тростника, а в ней два нищенских ложа. За неимением лучшего жилья — вполне сносное пристанище для двух измученных скитальцев. Здесь, решил я, мы и подождем мавританских судов, чтобы уплыть домой, если найдется добросердечный капитан, который согласится взять нас на борт, удовлетворившись обещанием оплаты по прибытии.

Софала — портовый городок, куда стекается золото из шахт, расположенных в глубине страны. Многие жители промышляют рыболовством, переправляют солонину и соленую рыбу к шахтам и неплохо на том зарабатывают. Черный Мануэль ежедневно ходил в лес, расставлял силки и приносил домой дичь, а также съедобные растения и фрукты в достаточном количестве, чтобы прокормить нас обоих. Если же оставались излишки, я на следующий день выходил на площадь и обменивал их на муку, сало или какие- нибудь нужные в хозяйстве мелочи — так, с пятого на десятое, мы и перебивались. А мешок с костями для пущей сохранности я закопал в землю поблизости от нашей лачуги.

Первые месяцы в Софале нам жилось не так уж плохо — мы восстанавливали силы, как телесные, так и духовные, да упражнялись в терпении, ожидая прибытия кораблей. Я частенько подумывал о том, как сложится моя жизнь по возвращении в Кастилию и как примет меня повелитель наш король — усадит рядом с собой у выходящего на реку окна в алькасаре Сеговии и попросит в мельчайших подробностях поведать обо всем, что нам довелось выстрадать и совершить в Африке ради исполнения его воли. А потом велит отслужить в главной церкви города мессы по погибшим, осыпет милостями монастырь фрая Жорди, а нас одарит с присущей ему искренней щедростью. Сжалившись над моим увечьем, он обеспечит мне еду и кров до конца жизни… даже нет, не так — назначит своим летописцем, что устроило бы меня как нельзя лучше. Предаваясь подобным грезам, я каждую ночь созерцал звезды, столь крупные, что, казалось, можно дотянуться до них рукой. И еще представлял себе свое триумфальное возвращение в Марракеш — как я отыщу дом Альдо Манучо и госпожа моя донья Хосефина вскрикнет, завидев меня из окошка, и, бросив свое рукоделие, поспешит в мои объятия. Ведь она столько лет считала меня погибшим и все это время неустанно оплакивала, не снимала траура, точно вдова. Тут вдруг она заметит, что у меня недостает одной руки, и горько зарыдает, лаская мою горемычную лысую голову, сморщенные уши, запавшие глаза, белые шрамы по всему телу. А потом продолжит плакать уже тихими слезами, которые в мое отсутствие годами сдерживала и прятала в сокровенных тайниках души. И я заплачу вместе с нею, и сольются наши слезы, а там и наши губы, и с безграничной нежностью соединимся мы на ложе. Тем временем Альдо Манучо распорядится, чтобы никто нам не мешал и чтобы, когда мы соблаговолим покинуть опочивальню, нас ждал накрытый стол с изысканной трапезой. Отдохнув как следует, мы с почестями вернемся в Кастилию — я так и видел себя гарцующим на коне по дороге к замку господина моего коннетабля в сопровождении дамы моего сердца. Прямой что твой посох, я надменно застыл в седле, туго перепоясанный, ноги в стременах как влитые — но я нет-нет да поглядываю вниз: все ли безукоризненно? — сапоги начищены до блеска снизу доверху, культя за отворотом камзола, словно бы рука там на месте, на голове итальянский берет под шляпой с широкими полями, могучий скакун занимает собою едва ли не всю улицу…

Не забывал я в своих мечтах и Черного Мануэля. Он поедет со мной как друг, а не слуга, и я даже воображал, как с ледяным высокомерием осаживаю придворного, посмевшего отозваться о нем с презрением, а король, осведомленный о его подвигах, поощряет и хвалит мой поступок, ибо ему известно, сколько сделал этот чернокожий человек на королевской службе, еще не являясь даже его подданным. Но теперь, когда Мануэль ступил на землю Кастилии, подданство ему даровано, и притом почетное.

Однако воплотиться в жизнь всему этому было не суждено. Однажды вечером я не дождался Черного Мануэля домой и, обеспокоившись, пошел спрашивать о нем в городе, но и там ничего не знали. Не найдя его нигде, я призвал на помощь двух-трех негров, с которыми он приятельствовал, и мы отправились за ним в лес, откуда вернулись к ночи несолоно хлебавши. С рассветом мы уже вновь прочесывали лесные тропинки и в конце одной из них обнаружили его труп с перерезанным горлом. Всю его скудную одежку кто-то унес, он лежал в чем мать родила. Стервятники, разные мелкие падальщики и огромные муравьи, что водятся в тех краях, уже начали свое пиршество.

Равное по силе горе я испытывал лишь в тот день, когда умер мой отец. Чувство одиночества и беспомощности сковало меня по рукам и ногам — кто бы мог подумать, что Черный Мануэль станет мне таким незаменимым другом, такой надежной опорой? Потом мы вырыли ему глубокую могилу и похоронили, а я поставил сверху крест из двух дощечек и помолился изо всех сил как умел за упокой его души, ведь он жил и умер как христианин — лучший из лучших. Мне так и не удалось выяснить, ни кто его убил, ни по какой причине. В Софале подобные случаи не редкость, но никто не придает им значения, ибо на землях негров жизнь человеческая ценится куда меньше, чем у нас.

Оставшись один, без всякой поддержки, я снова начал терять силы, мое здоровье ухудшалось день ото дня. Приходилось самому ходить в лес и добывать себе пропитание, что получалось у меня не лучшим образом — шутка ли, с одной рукой ставить силки и карабкаться по деревьям, чтобы нарвать фруктов. Так что я все сильнее тощал и отчаивался и опустился до столь плачевного состояния, что и самому теперь не верится. Наверное, и умер бы, если б не друзья Черного Мануэля — они иногда меня навещали, приносили просяные лепешки и еще кое-какую еду. Я меж тем уже овладел немного местным наречием и потчевал их историями о Кастилии, которые казались им невероятными и даже пугающими. Рассказывал о лошадях, о том, каков из себя король Энрике, о городах, обнесенных стенами, о церквах, мостах и мельницах.

Однажды утром городок огласился истошными криками, а на морском берегу поднялась страшная суматоха. Причиной тому служили возникшие на южном горизонте громадные корабли, каких здесь никогда