— Мои сокровища! Мое золото! Пусть попробуют отобрать его у меня!

Нострадамус посмотрел вслед убегающему маршалу с улыбкой победителя, потом, в свою очередь, пройдя через толпу придворных, еще застывших в изумлении, приблизился к Роншеролю.

— Так же верно, — сказал он голосом, от которого великого прево пробрала дрожь до костей, — так же верно, как то, что твое сердце будет разбито, что ты умрешь, как собака, проклиная небо и землю из-за потери своего сокровища, да, ты его тоже потеряешь!

— Мое сокровище? — пробормотал, ничего не понимая, Роншероль.

— Твое сокровище: твою дочь!

— Мою дочь?! — прохрипел ошеломленный прево. И так же, как только что маршал, бросился сквозь толпу к выходу. Он в точности так же был подавлен, порабощен этим человеком, сумевшим публично обнажить главную страсть его жизни. Выбравшись из королевского дворца, Роншероль вскочил в седло и галопом пронесся по улицам до своего дома. Там он, задыхаясь, взбежал по лестнице, влетел в комнату Флоризы и разразился нервным смехом только тогда, когда увидел дочь, стоявшую на коленях перед распятием, — бледную, с молитвенно сложенными руками.

— Запереть ворота и закрыть все двери! — приказал он. — Выставить аркебузиров по всему двору! И стрелять! Стрелять в каждого, кто осмелится приблизиться!

А теперь мы отправимся в то самое убогое жилище на чердаке, куда уже забредали с читателем, который, может быть, и не забыл об этом, — мы отправимся на улицу Каландр. Именно здесь мы познакомились получше с Брабаном-Брабантцем в ночь, когда он усыновил, не опасаясь погибели собственной души, маленького дьяволенка, которого чуть позже назвал Руаялем де Боревером. А сейчас здесь находятся четверо мужчин. И они что-то обсуждают. Дело происходит три дня спустя после посещения Лувра Нострадамусом.

— Вот какая штука, — сказал Страпафар. — Три дня прошло с тех пор, как нам пришло в голову забраться сюда и использовать эту жалкую лачужку в качестве крепости…

— Это я придумал! — гордо произнес Корподьябль. — Только, к сожалению, мы не обнаружили здесь того, кого надеялись найти! Ах, если б он был здесь, мы бы не подыхали сейчас от голода и жажды!

— Но ведь я выходил все три дня, каждый вечер, едва пробьет девять! Вы что — не заметили? А ведь я проглядел все глаза, я искал повсюду, бедняга! Да, проглядел все глаза, везде вынюхивал, но…

— Ищите и обрящете! — слащаво пропел Тринкмаль.

— Ни черта! Хоть бы какой богатей попался под руку! Нет, почтенные горожане стали жадными и хитрыми, как лисы! Правда, наш король Генрих II и его преданный слуга Сент-Андре выжали из них последние соки… Ну, и пришлось мне возвращаться несолоно хлебавши… Но как-то вдруг я увидел двоих… И пошел за ними… Они приблизились к особняку великого прево Роншероля…

— Дрянное местечко! Там не поживишься!

— Так я себе и сказал. Если бы я попробовал хоть пальцем их тронуть, эти болваны завизжали бы, как недорезанные поросята, и вся охрана великого прево набросилась бы на меня! А они были богатенькие, эти сучьи дети! Когда выглянула луна, я увидел эфесы их шпаг. И черт меня побери совсем, если там, на этих эфесах, бриллиантов было меньше, чем на пару тысяч экю!

— И ты дал им уйти! — завопил Корподьябль.

— Погоди, — остановил его Страпафар. — Я еще не все рассказал. Назавтра я снова вышел поохотиться, поискать хоть что-нибудь, как брошенный пес на помойке. Опять ничего! И вдруг я подумал: а если опять прогуляться около дома великого прево — посмотреть, что там делается? И кого же я там увидел? Двух моих паршивцев!

— Что — с теми же камешками на шпагах?

— С теми, с теми, а как же! И вчера — то же самое, один к одному! Эти двое красавчиков с бриллиантами — опять тут как тут! Что они там делают? Зачем приходят каждый день? Чего ищут? Кто они такие? Хотя это, прямо скажем, мне все равно. Меня волнует только одно, братцы: нет никаких причин думать, что, если они привыкли гулять там по вечерам, они не явятся туда сегодня в тот же час, а именно — ближе к полуночи. Что вы на это скажете?

Пробило одиннадцать. Тринкмаль вместо ответа вскочил с устрашающим выражением лица, нацепил, как ожерелье, четки, которые надевал на себя всегда, когда шел на трудное дело, и вооружился длинной шпагой. Что до Корподьябля, то он, закончив полировать свой кинжал, становившийся, когда окажется в его руке, весьма грозным оружием, встал. Буракана пришлось трясти так, что у него чуть не отвалилась голова, но он все-таки продрал глаза. Тогда его быстренько ввели в курс дела, и он, в свою очередь, вооружился.

Затем четверо разбойников выбрались на улицу, проскочили мост Нотр-Дам и двинулись в сторону дома великого прево.

— Стоп! Тихо! — приказал Страпафар, который, поскольку именно ему первому пришла в голову блестящая мысль, естественным образом стал капитаном маленького отряда. — Тихо, говорю, черт вас побери!

И указал сообщникам на двух мужчин, шедших чуть впереди. Их силуэты четко рисовались на побледневшем в лунном свете небе.

Разбойники крались следом за ними, их поведение разом изменилось, беззаботные лица приобрели хищное выражение, они преследовали добычу точь-в-точь как волки, вышедшие на охоту. Неизвестные богачи остановились прямо под окном дома великого прево — под освещенным окном.

— Внимание! — скомандовал Страпафар. — Готовсь!

Они приготовились к прыжку… В этот момент из одной из узких улочек показались три человека — молчаливых, тоже очень напоминавших хищников, готовых наброситься на добычу… За этими тремя — неожиданно еще двое… Четверо бандитов решили переждать: вдруг все эти ночные охотники окажутся просто запоздалыми прохожими… Но внезапно из другого проулка высыпали еще пятеро, потом еще трое!

— Проклятие! — проворчал Тринкмаль.

— Ба! — отозвался Буракан. — Давайте все-таки нападем… Лучше погибнуть в драке, чем подохнуть с голоду!

Почти в то же самое мгновение, когда Страпафар, Тринкмаль, Корподьябль и Буракан держали совет в чердачном убежище дома на улице Каландр, чему мы были свидетелями, в ту самую комнату, освещенное окно которой разбойники видели чуть позже, вошел господин великий прево.

Как всегда по вечерам, барон Гаэтан де Роншероль только что закончил свой обход intra et extra muresnote 42. Проверив двор и дом, он убедился, что везде расставлены караулы, что часовые помнят свою задачу, а обойдя все коридоры и все лестницы, примыкающие к комнатам Флоризы, — что повсюду хватает охраны. Выйдя за ворота своего особняка, барон в тысячный раз осмотрел все подступы к дому и в тысячный раз понял: невозможно проникнуть туда незаметно. Проделав все это, он успокоился и, опять-таки так, как делал это каждый вечер, поднялся в апартаменты, занимаемые дочерью.

Роншероль открыл дверь, прошел через прихожую, где дежурили две женщины, толкнул еще одну дверь и оказался в комнате Флоризы.

Тут надо вернуться почти на два десятка лет назад. Примерно в 1541 году барон Гаэтан де Роншероль женился на благородной девице по фамилии Лувре-де-Сент-Люс, которой Франциск I, по совету своего сына Анри, дал шестьдесят тысяч экю приданого. Нам почти нечего сказать об этой барышне, кроме того, что она трепетала перед супругом в течение всех пятнадцати месяцев брака и умерла от родильной горячки спустя неделю после того, как произвела на свет девочку. Этой девочкой и была Флориза.

В тот момент, когда великий прево вошел в ее комнату, девушка сидела в огромном кресле у стола, где стоял канделябр с пятью свечами, и, не вглядываясь, небрежно водила пальцем по рисунку кружева. Стрелки настенных часов показывали десять.

— Что вы делаете? — таким ласковым голосом, какого никто и никогда, кроме его собственной дочери,