государственной важности.

— Сир, — сказала она, — какую высокую честь вы мне оказываете… Я должна быть вечно признательна за это Вашему Величеству…

Генрих осмотрелся по сторонам с полным равнодушием. Мысли его бродили где-то далеко от спальни королевы.

— Извольте присесть, мадам, — предложил он с властной любезностью, унаследованной от отца так же, как длинный нос, и прославившей его как самого учтивого человека его Двора.

Екатерина уселась в кресло в восхитительно величественной позе. Из все той же любезности, которая льстила Екатерине, но и настораживала ее, Генрих остался стоять.

— Мадам, — снова заговорил он, — с некоторых пор меня преследуют странные и тяжелые предчувствия. Мне кажется, что клубок моей жизни разматывается с устрашающей скоростью. Мне кажется, вернее, я чувствую, что скоро умру…

Екатерина вздрогнула и слегка побледнела. Но не произнесла ни слова, хотя в таких случаях простая вежливость обязывает выразить протест.

— В связи с этим обстоятельством, — продолжал между тем король, — я хотел бы обеспечить каждому из моих верных слуг и друзей вознаграждение, которое станет напоминать им обо мне, когда… когда меня уже не будет… Среди друзей есть одна особа, которой вы всегда оказывали честь своей благосклонностью и покровительством. ..

— Диана? — совершенно спокойно спросила королева.

— Да, мадам, — поклонившись, ответил Генрих.

— Я была бы счастлива сделать все, что способно осчастливить эту преданную советчицу Вашего Величества. Мы уже заказали ее портрет, который, находясь в Лувре, докажет будущим поколениям, как высоко мы ее ценим и с каким почтением к ней относимся. Кроме того, мэтр Гужон по вашему приказу выполнил ее мраморный барельеф…

Тон королевы оставался все таким же безмятежным, но, если бы королю было дано заглянуть в ее душу, он непременно заметил бы, какая буря там бушует, и, возможно, у якобы охватившего его предчувствия близкой смерти, выдуманного им в оправдание своей просьбы, появились бы истинные причины.

— Так какой же новой почести вы намерены удостоить нашу фаворитку? — дерзко усмехнулась Екатерина.

— Я решил сделать ее герцогиней де Валентинуа, — ответил Генрих II.

Этот удар поразил Екатерину в самое сердце. Она, вся дрожа, вскочила с места. Слова ненависти, которая копилась в ней долгие годы и которую она так тщательно и терпеливо маскировала, готовы были сорваться с губ королевы. Но внезапно молнии, сверкавшие в ее глазах, угасли.

— Отлично придумано, — сказала она. — Весьма благородная идея — сделать дочь Сен-Валье наследницей Цезаря Борджиа, владелицей этого великолепного герцогства. Такая идея делает честь прозорливому уму Вашего Величества!

А про себя прошептала:

«После папского разбойника — королевская шлюха, и впрямь неплохо…»

— Значит, вы одобряете мое решение? — радостно, как в кои-то веки правильно понятый человек, воскликнул король.

— До такой степени, дорогой мой повелитель, что сожалею: почему эта блестящая мысль уже давно не пришла в голову мне самой?

— Спасибо, спасибо, мадам, — поблагодарил Генрих с какой-то горячечной поспешностью.

Диана продолжала жить при дворе, под одной кровлей с Екатериной. Но теперь, когда признанная законной любовница практически утратила любовь короля так же, как и его законная супруга, придворные в тревоге думали: а какая же новая звезда взойдет на небосклоне государя, какое новое божество поселится в его сердце? Екатерине это было хорошо известно. Она знала, что титул герцогини, брошенный Диане, как кость собаке, на самом деле означал полную и безоговорочную отставку фаворитки. И, принимая с изумительным спокойствием пылкую признательность короля, она думала:

«Флориза! Флориза! Значит, тебе суждено стать преемницей Дианы, если… если только я в это не вмешаюсь!»

Генрих II в порыве радости подошел к Екатерине, склонился, взял ее руку и поцеловал с таким пылом, что отвергнутую жену охватила внутренняя дрожь, признак давно забытого, но вновь возродившегося в эту минуту волнения. Когда король распрямился, она задержала его руку в своей и пристально посмотрела ему в глаза. И увидела, что он тоже взволнован. Смутная надежда… Сколько безумных надежд может вместить одно короткое мгновение… Королева подумала, что ее муж… может быть… может быть, вернется к ней, опять станет принадлежать лишь ей, только ей одной! Мысли об убийстве, о мести, чудовищные планы и кошмарные мечты, обуревавшие ее душу, исчезли… Она не была больше Екатериной Медичи. Она была Женщиной.

Этот момент был наверняка одним из самых волнующих в жизни королевы, знавшей и трагические дни, и ослепительно прекрасные минуты… Итак, она задержала руку мужа в своей… Ее грудь трепетала… Эта красивая, крепкая, неутомимая женщина сейчас стала воплощением нежности…

Генрих смотрел на нее неотрывно. В редкие моменты их бурной совместной жизни она казалась ему такой прекрасной, по-настоящему прекрасной, как сейчас. Он тоже задрожал. Изумление почти мгновенно сменилось острым желанием… И он в неосознанном порыве сжал руку Екатерины…

— Анри, — растерянно прошептала тогда она, — Анри, вы никогда не думали о том, что мы соединены навечно, — не только потому, что наш брак освящен папой, — он, если захочет, сможет его и расторгнуть, — нет, не поэтому! Мы ведь соединены узами, расторгнуть которые не может даже сам Господь!

— Что вы этим хотите сказать, милочка? — пролепетал опьяненный страстью Генрих.

Глаза Екатерины излучали все более мощные флюиды.

— Как вы красивы сейчас! — прошептал он.

— Анри… Генрих… Мой король… Мой дорогой повелитель… Если бы вы только захотели! О, все могло бы быть иначе! Ваши любовные приключения, от которых я так настрадалась, ваше пренебрежение, которым я была так унижена… Все, все могло бы быть позабыто! Мы — одно существо, Анри! Если бы вы только захотели, вы узнали бы, сколько неистраченных сил, сколько воли, сколько преданности в этом сердце, которое принадлежит вам одному! О, дорогой мой Анри, свяжем же себя снова любовью, как мы уже связаны преступлением! Вдвоем у нас хватит сил, чтобы отогнать от себя призрак вашего брата, который порой склоняется над моей одинокой постелью и который провожает вас к постелям ваших возлюбленных!

— Мадам, мадам! — хрипло прошептал смертельно побледневший король. — Госпожа моя, как вы решились заговорить об этих кровавых воспоминаниях?

— Значит, вы думали, — пылая страстью, продолжала Екатерина, и, наверное, никогда еще супруг не видел ее столь грозно и трагически прекрасной, — вы думали, что я и не подозреваю о ваших мучениях, о тех тревогах, которые я как ваша жена обязана была разделить с вами?

— Да! О, да! Ты права, и я люблю тебя! — бормотал Генрих, опьяневший от страха и желания.

Ах, какой крик триумфа испустила бы Екатерина, если бы могла себе это позволить! Крик, достойный Далилы… Не прошло и секунды, как она уже оказалась в объятиях Генриха. Их губы встретились… Потом губы короля, оторвавшись от пылающего рта жены, поднялись выше, к прекрасным томным черными глазам… Потом еще выше — к беломраморному лбу, который в этот момент покрывала легкая краска стыдливости… Губы Генриха едва коснулись лба жены, и… король попятился. Потянулся снова к заманчивой цели — и снова отступил… Жгучее любопытство засветилось в его взгляде. Ошеломленная таким неожиданным поворотом событий, совершенно растерянная, Екатерина ничего не могла понять.

— Мадам, — вдруг прошептал король с нескрываемым ужасом, — что у вас за бледное пятно, там, на лбу?

— Пятно? У меня на лбу? — бормотала королева, чувствуя, как безнадежно тают столь внезапно нахлынувшие на нее надежды.

— Да-да, пятно… Похоже… Ох, оно похоже на след пальца… Как будто отпечаток пальца на вашем