Прилагая неимоверные усилия, движимая неизбывным ужасом, охватившим все ее существо, королева сумела продвинуться на несколько шагов вперед. Теперь справа от нее оказалась большая рама, завешенная кисеей, слева — балдахин изумрудного шелка. Нострадамус с мечом в руке стоял в центре начерченного им круга. Ей показалось, что от него исходит сияние, что он — воплощение сверхчеловеческой, неземной красоты, что он подобен ангелу смерти…

Внезапно кисея, покрывавшая раму, стала медленно опускаться на пол. Зрачки Екатерины расширились, нервы были напряжены до предела: вот-вот разорвутся, как натянутые струны. Она чувствовала, что, несмотря на все усилия, ей не хватает воли оторвать взгляд от пространства внутри рамы… А в раму, как оказалось, было вставлено зеркало без амальгамы, за которым клубились тени…

— Во имя Всемогущих сил! — снова произнес Нострадамус. — Франсуа де Валуа, брат Генриха Французского, заклинаю тебя, покажись присутствующей здесь королеве!

Екатерина больше и не пыталась предпринять какие-либо усилия. Ей показалось, что сердце ее остановилось. Нечеловеческий ужас полностью подавил все ее чувства, она оставалась неподвижной, словно впала в прострацию, словно была раздавлена этим ужасом. Но вдруг по телу королевы пробежала дрожь: это был ответ на содрогание, замеченное ею то ли за рамой, то ли внутри ее. Там, в сумраке среди теней, стала вырисовываться, постепенно приближаясь, белая фигура пока еще неясных очертаний! Очертания были еще неясны, формы неразличимы, но это была, несомненно, человеческая фигура, и она сияла нестерпимой белизной! Призрак, который поначалу казался далеким, меньше чем за секунду обрел ясные контуры, очутился в двух шагах за зеркалом, потом — на его поверхности, и вот он уже вышел из зеркала… Он в комнате!

«Франсуа! — все так же беззвучно умоляла Екатерина. — Смилуйся! Пощади меня, Франсуа, исчезни!»

— Франсуа де Валуа! — в то же самое время медленно произнес маг. — Нострадамус приветствует тебя!

Одно мгновение — и призрак, неведомо какими путями, потому что Екатерина не видела, как он проходил по комнате, оказался под балдахином. Королева узнала Франсуа таким, каким он всегда был, готовясь вступить в сражение: закованный в сталь, в доспехах, наколенниках, наручах… Только голова была открыта — застывшая над кирасой бледная, обескровленная голова… Лицо призрака не выражало ни печали, ни гнева, чудовищно проницательный взгляд проникал прямо в душу королевы, чтобы отпечататься там навсегда…

Екатерина задыхалась. Она видела Невидимое! Все ее существо содрогалось, она извивалась змеей, пытаясь вырваться из объятий Страха… Она ощущала, как раздувается ее тело, как шевелятся и встают дыбом волосы на голове…

И Страх победил: она внезапно перенеслась в мир, где не было места другим человеческим чувствам, — Франсуа, призрак Франсуа медленно подходил к ней! Он приближался! Он скользил по изумрудному ковру, нет, он летел над ним! Екатерина упала навзничь, но пыталась приподняться, исступленно протягивая руки, она пыталась оттолкнуть от себя этот ужас из ужасов… Франсуа склонился над ней! Франсуа сам протянул к ней руку! И кончиком пальца дотронулся до ее лба! В то же мгновение она, испустив протяжный стон, рухнула на землю и потеряла сознание.

Выйдя из замка Нострадамуса, Екатерина приблизилась к своему эскорту: двенадцати дюжим рейтарам в куртках из буйволовой кожи, вооруженным кинжалами и пистолями. Это были невежественные, инертные, бесчувственные существа, послушные до готовности в любую минуту пойти на преступление, неистово преданные своей хозяйке и своему командиру. Достаточно было бы одного слова их начальника, Лагарда, — и они сожгли бы дотла Лувр. Достаточно было бы одного знака их королевы, Екатерины, — и они вышибли бы двери ада и сами отправились бы навеки в пекло. Королева называла это стадо своим Железным эскадроном.

Был у нее еще и Летучий эскадрон, эскадрон, шуршащий переливчатыми шелками, утопающий в кружевах: два десятка девиц самого что ни на есть благородного происхождения, выбранных из толпы бывающих при дворе красавиц. Но они были не только красивы, они были пылкими, чувственными, похотливыми. И их специально дрессировали, учили возбуждать страсть. Из этих девиц состояла шпионская сеть Екатерины, и угодить в ячейки этой сети мог кто угодно, ибо устоять перед Летучим эскадроном не мог никто. Они умели предлагать себя, дарить, отдаваться, отказывать, когда требовалось, прибегать к тысячам хитростей и уловок, чтобы добиться цели, намеченной королевой. А когда они отдавались и взятому на одну ночь любовнику казалось, что перед ним открылись двери рая Сладострастия, на самом деле все обстояло совсем иначе: раскрывая несчастному свои смертоносные объятия, они одни умели вырвать у него тайну, которой только и дожидалась королева, укрывшись, как в засаде, в своей молельне.

Их девиз выражался тремя словами: «во имя любви».

Когда Екатерине, всегда обеспокоенной, вдруг казалось, будто на лице кого-то из знатных сеньоров мелькнуло выражение, намекающее на то, что ему что-то известно, она указывала на него одной из своих шпионок, которая, выполнив поручение, в кратчайшие сроки представала перед королевой с отчетом. И тогда королева вершила суд: ведь ей отныне были открыты сердце, душа, все мысли подозреваемого. Если подозрение оказывалось неоправданным, человек оставался в живых, его отпускали, а могли и выставить вон. Но если подозрения оправдывались, несчастный поступал в распоряжение Железного эскадрона, и дня через три его находили зарезанным в каком-нибудь глухом переулке.

Начальником Железного эскадрона, как уже известно читателю, был барон де Лагард. Он обладал неограниченной властью над своими рейтарами. Они подчинялись жесточайшей дисциплине. Вся дюжина разбойников дрожала перед своим шефом. Но когда намечалась какая-то операция, командир на две-три ночи спускал с цепи своих верных псов, снимал с них строгие ошейники и отправлял их на оргии подобно тому, как ввергал в сражение, предлагая опьянение вином, опьянение любовью, опьянение кровью, наслаждение всем этим как закуску перед пиром битвы.

Лагард был вхож в Лувр, но его держали поодаль, хотя никто толком не знал, в чем его можно было бы обвинить. Он казался подозрительным, командир Железного эскадрона, и все тут. Лагард был не из тех людей, которые пугаются недоверия, но — то ли из соображений высшей политики, то ли, вполне возможно, по беспечности, а то и в связи с тем, что действовать именно так приказала ему Екатерина, он показывался во дворце только в тех случаях, когда требовалось подтвердить свое право быть там. Как следствие всей этой ситуации, возникла необходимость в посреднике между Екатериной Медичи и бароном Лагардом.

Таким посредником стал капитан охранявшей Генриха II шотландской гвардии граф де Монтгомери. Нельзя сказать, что пылкому офицеру не нравились его прямые обязанности: дело, что говорить, благородное, должность, за которой иные гоняются. Да и к королю Монтгомери, в общем, был привязан. Но королева крепко держала его в руках, и вот почему.

Однажды вечером, несколько лет назад, между Екатериной и Генрихом разгорелась одна из тех ужасных ссор, какие случаются и в королевских семействах. Впрочем, в этом королевском семействе они случались, увы, слишком часто. В те времена Екатерина еще не достигла совершенства в искусстве умалчивания, и в тот вечер говорила от всей души, изливая потоки ненависти на Диану де Пуатье. Попросту говоря, открыто проявляла себя как ревнивая жена. Король, не желая слушать, пожал плечами и собрался было выйти из комнаты.

— Раз так, — сказал он на пороге холодно, — я отправляюсь к Диане, чтобы найти там нежность, которой не нахожу в королеве.

И удалился. Оставшись одна, Екатерина разрыдалась, — тогда еще она умела плакать, но это были последние слезы, пролитые оскорбленной супругой.

— А я? — кричала она. — А меня, униженную, отвергнутую, кто утешит?

Она огляделась и увидела, что при ужасной сцене присутствовал капитан шотландцев. Он стоял, вытянувшись во весь рост, прямой, неподвижный и онемевший, с непроницаемым лицом. Королева заметила, что капитан молод, крепок телом и хорош собой. И сказала себе: вот человек, который, наверное, сможет за меня отомстить! И в одну секунду присущая королеве волшебная сила воображения, которая делала ее поистине гениальной артисткой, позволила ей разработать замысел, который должен был