Напрасные предосторожности? Чрезмерная тяга к таинственности? Конечно же нет: люди короля следили за всеми передвижениями, которые казались им необычными, за иностранцами, у которых не было веских причин находиться там, где они находились, а в особенности — за чиновниками и слугами вельмож. При малейшей тревоге они быстро ставили в известность своего господина, который хотел знать обо всем. Ордонанс от 1464 года предписывал всем гонцам, направляющимся через королевство, явиться к смотрителю почты или его помощникам и показать им свою суму и письма, чтобы те могли посмотреть, нет ли в них чего-либо зловредного для короля или требующего расследования. Гонцов, застигнутых на объездных и окольных дорогах, передавали бальи или сенешалям, а их письма или пакеты предъявляли королю. Людовик XI утверждал, что приказал соблюдать право на свободное перемещение по королевству для людей папы и иностранных принцев, однако он все же арестовал и отдал на суд Парижского парламента одного тайного агента по имени Джованни Чезарини, которого папа Пий II послал к герцогу Бретонскому. Когда начинался самый тяжелый конфликт с бургундцами, он постарался пресечь всякую вражескую пропаганду и принял меры, чтобы подозрительные принцы и вельможи не могли переписываться. Его агенты постоянно сообщали ему о способах прятать письма: их доверяли уже не конным гонцам или слугам, а ярмарочным торговцам или церковникам; «многие монахи, шествующие дорогами нашего королевства, были застигнуты с несколькими письмами и с поручением передать разные послания, направленные нам во зло». Аббатам Клюни и Сито, а также Шартреза было приказано запретить подобную практику, иначе их всех, вместе с монахами их ордена, выгонят из королевства и лишат всего имущества.

В июне 1474 года Карл де Бурбон, легат в Авиньоне, верный королю и пользующийся его покровительством, велел арестовать арагонского рыцаря Гильома де Сен-Клемана, направлявшегося из Неаполя в Арагон; при нем нашли не-сколько писем и инструкций неаполитанского короля Фердинанда. Людовик XI письменно поздравил консулов и жителей Авиньона, сообщив, что пришлет к ним своего дворецкого Антуана де Фудра с поручением привезти пленника к королю для допроса: «Вельми желаем услышать речи оного рыцаря и выведать у него, в чем было его поручение, поелику подозреваем, что оно нам во вред». Во всяком случае, из писем, перехваченных в Авиньоне, наверняка можно будет узнать, что затевают арагонцы против французской оккупации Перпиньяна и Руссильона, поддерживают ли они мятежников и поощряют ли бунты. Принимаемые меры во многом зависели от подобного надзора и перехвата почты.

Неизвестно, что сталось с этим рыцарем, арестованным по дороге, но совершенно точно, что гонцы с тайными посланиями подвергались большому риску: 28 ноября 1475 года в Париже был четвертован доверенный человек графа дю Мэна, который неоднократно путешествовал по различным владениям королевства, выступал посредником на переговорах и перевозил запечатанные послания, «зловредные для короля и общественного дела». Некоторые, взвесив свои шансы, рассудили, что надежнее — по меньшей мере, не так опасно и, возможно, более прибыльно — будет изменить и выдать своего господина. Так поступил в 1467 году Луи де Люссо, сеньор де Вильфор, посланный братом короля Карлом к Жаку д'Арманьяку, герцогу де Немуру, чтобы заключить союз и поговорить о плане отвоевания Нормандии.

Король широко использовал информацию, добытую у гонцов, и его комиссары всегда держали такие письма наготове. Поэтому, если им не удавалось достать подлинных, они, не колеблясь, изготовляли подложные. Специалисты в этом деле ценились очень высоко. Ясно как день, что обвинения, выдвинутые во время суда над Жаном V, графом д'Арманьяком, опирались только на подделки, в частности на письма, которые граф якобы написал и послал английскому королю Эдуарду IV. На самом деле они принадлежали перу Жана Дайона, сеньора дю Люда, которого королевские фавориты и сам Людовик обычно называли «мэтр Жан Ловкач». Все дело строилось на показаниях некоего Жана Бума, англичанина, который якобы перевозил запечатанные записки своего короля и письма графа д'Арманьяка. Этот Жан Бум, гонец «низшего разряда», получил свое: представ перед скоротечным судом и приговоренный к ослеплению, он сохранил один глаз лишь из-за неловкости палача. Король остался недоволен такой «халтурой» и приказал довершить дело и выколоть ему оба глаза.

Люди, которым было поручено ведение таких судебных процессов, не всегда доставляли себе столько хлопот, ибо для обвинения в измене не было необходимости предъявлять какие бы то ни было доказательства. В 1481 году Рене д'Алансона обвинили в том, что он «без нашей печати отправил несколько посланий к принцам и вельможам, которые состояли тогда и все еще состоят в союзе с нашими врагами». Ни одно из этих писем предъявлено не было.

В первые месяцы своего правления Людовик XI не сделал ничего такого, что могло бы вызвать недовольство вельмож. Масштабная «чистка» в Париже коснулась только чиновников, находившихся непосредственно на службе у его отца, и выглядела простым обновлением политических кадров, в частности в ближнем кругу государя. В том же 1461 году он велел освободить Жана д'Алансона, сурово осужденного во время знаменитого «королевского суда» 21 августа 1458 года и содержавшегося под стражей в Мелене, в замке Нонетт, в башне Констанции в Эг-Морте и, наконец, в тюрьме замка Лош.

Лига общественного блага вынудила его проводить иную политику, во всяком случае, дала ему повод начать действовать против крупных феодальных владельцев. Принцы и вельможи, яростно отстаивавшие свои права перед наступлением королевских агентов, связанные тесными семейными узами и узами покровительства, постоянно заключали между собой соглашения о взаимопомощи — то есть заговоры. Их вотчины выглядели в королевстве настоящими анклавами, очагами сопротивления и мятежа. Арманьяк, Альбре, Немур в политическом плане играли существенную роль. Их владения, унаследованные от отцов, приобретенные через брак или завоеванные у соседей, часто простирались в гористых местностях, усеянных замками и крепостями, к которым было трудно подступиться и которые могли выдерживать длительную осаду. Ален д'Альбре, прозванный Аленом Великим, унаследовал обширные владения дома Альбре, часть Базаде с Кастельжалу, часть Кондомуа с Нераком, несколько замков и переправ через Гаронну. Женившись в 1456 году на Франсуазе де Блуа, он получил несколько нормандских вотчин, поместья в районе Пантьевра и еще дальше, в Геннегау.

Те же роды обладали значительным социальным и демографическим весом, опираясь на свои традиции, родню и свойственников, на свои брачные союзы, а также на многочисленных побочных детей, уважаемых и поддерживаемых друг другом. В противоположность странам, входящим в Священную Римскую империю, во Французском королевстве положение внебрачного сына не было порицаемым, к нему не относились уничижительно, а, напротив, заявляли о нем с гордостью. Многочисленные побочные сыновья были признаны и приняты их законными братьями: во второй половине XV века судебные чиновники зарегистрировали за плату (около пятидесяти экю) в общей сложности четыреста пятьдесят девять писем об усыновлении незаконнорожденных детей. Все с гордо поднятой головой поддерживали честь своей семьи. Фремен де Шатильон в 1463 году представлялся «великим бастардом Дофине» и славил своих предков. Такие люди, как Дюнуа, бастард Орлеанский, и Антуан, «великий бастард Бургундский», по мнению всех хронистов своего времени, заслужили уважение своих родителей своими подвигами и неизменной преданностью. Жан, бастард д'Арманьяк, стал губернатором Дофине и маршалом Франции в 1466 году. Людовик Бурбонский, побочный сын герцога Карла I и Жанны де Бурно, узаконенный королевской грамотой в сентябре 1463 года за незначительные услуги, стал после войны с Лигой общественного блага адмиралом Франции.

У трех первых герцогов Бургундских из династии Валуа (Филиппа Смелого, Иоанна Бесстрашного и Филиппа Доброго) было в общей сложности более сорока внебрачных детей; если прибавить побочных отпрысков их кузенов, то эта цифра составит около семидесяти. Все сыновья занимали должности при дворе, в армии или в Церкви. Судьи Жака де Немура бросили ему в лицо, что его следует сравнить с «царем Астиагом, у которого было шесть сотен ублюдков».