Что он мог сделать? Подхватив Сару на руки, он снова уложил ее на кровать и, действуя почти машинально, перевязал пуповину попавшим под руки кожаным шнурком, а потом перерезал ее своим охотничьим ножом, с которым никогда не расставался. Потом он отнял у Сары маленькое тельце и в растерянности прижал к себе. Глаза Сары умоляли его спасти малыша, по Франсуа не знал как. Единственное, что он знал твердо, это то, что он никогда больше не разрешит ей рожать.

Никогда…

Сара на кровати громко всхлипнула, и Франсуа, взяв младенца за ножки, перевернул его вниз головой и начал похлопывать по спине, стараясь вдохнуть жизнь в его жалкое тельце, которое уже начало синеть.

— Франсуа! Пожалуйста! — она твердила эти два слова не переставая, надеясь на него словно на господа бога, но он не мог ничего сделать. Франсуа был уверен, что ребенок уже не дышит, но Сара продолжала просить и молить его до тех пор, пока в страхе и досаде он не стукнул малыша по спине всей ладонью.

Послышался мокрый кашляющий звук, изо рта ребенка вылетел комок слизи, и он, оживая, зашелся в громком протестующем визге.

— Благодарю тебя, боже! — только и смогла прошептать Сара, без сил откидываясь на подушки. Ребенок продолжал вопить, а счастливые родители смотрели на него, не в силах оторвать глаз от маленькой сморщенной обезьянки, которая казалась им прекрасней всего живого на свете.

Когда они наконец опомнились, Франсуа достал из сундука заранее приготовленные куски полотна и неловко перепеленал мальчугана. Сара, с лица которой не сходила лучезарная, счастливая улыбка, тут же приложила его к груди, а Франсуа отправился па кухню, чтобы заново развести в плите огонь и согреть воды. Когда он вернулся, младенец спал, не выпуская груди Сары, и Франсуа невольно замер на пороге комнаты. Более прекрасного зрелища он еще никогда не видел.

Сара, на мгновение подняв голову, улыбнулась ему улыбкой, в которой читались облегчение, благодарность и любовь.

— Спасибо, — шепнула она. — Ты спас его! Спас нашего сына!..

— Это не я… — ответил Франсуа, который еще не окончательно оправился от того, что выпало на его долю. Происшедшее сильно поколебало его прежние взгляды, и он готов был признать, что легче в одиночку сражаться против целого индейского племени, чем хотя бы просто присутствовать при родах. Еще ни разу в жизни Франсуа не было так страшно, как в прошедшие несколько часов.

— Я думаю, духи леса сделали это для нас, — сказал он, все еще потрясенный пережитым. Франсуа был уверен, что еще немного — и он мог бы потерять Сару. Впрочем, теперь, кажется, все обошлось.

И мать, и ребенок приходили понемногу в себя, хотя Сара, конечно, была еще слаба.

Быстро прибрав в спальне, Франсуа вышел наружу, чтобы закопать послед. Индейцы считали его священным, и он выбрал для него самое подходящее, на его взгляд, место возле ручья. Когда он вернулся, Сара снова благодарно улыбнулась Франсуа, и он, наклонившись к ней, нежно поцеловал ее в лоб.

— Я так люблю тебя, — прошептала она. — Еще раз спасибо…

С ребенком на руках она выглядела такой счастливой и молодой, Франсуа почувствовал, что любит ее без памяти. Он был счастлив за нее, счастлив оттого, что судьба обошлась с ней милостиво и благосклонно.

— Сестра шамана была права, — напомнил он ей. — Ты благополучно переправилась через реку и не утонула. И никто не утонул…

Но еще совсем недавно они оба вовсе не были уверены в том, что все кончится благополучно.

Смерть была слишком близко, и они совершенно забыли о предсказании старой индианки. Но сейчас, когда опасность миновала, Франсуа сразу о нем вспомнил.

— Впрочем, — добавил он, — если кто-то и мог погибнуть во время этой переправы, то только я.

Сара снова улыбнулась в ответ. Смеяться у нее просто не было сил. Прошедшая ночь была, наверное, самой длинной и самой тяжелой в ее жизни, и все же она чувствовала, что жаловаться было бы грешно. Ведь эта ночь подарила ей долгожданное материнство.

За окном уже начинало светать, когда Франсуа принес Саре какие-то фрукты и немного холодного мяса, чтобы она могла подкрепиться. Потом Сара и ребенок заснули, а Франсуа вышел во двор и, потихоньку выведя из конюшни своего вороного, поскакал в гарнизон. Он мчался во весь опор и успел обернуться в оба конца за несколько часов.

Когда он вернулся, Сара только что проснулась.

— Где ты был? — с беспокойством спросила она.

— Я ездил в Дирфилд, — ответил Франсуа, и его темные глаза гордо сверкнули. — Мне нужно было оформить кое-какие бумаги.

— Что за бумаги? — поинтересовалась Сара, пытаясь взять поудобнее ребенка, который проснулся и стал искать ее грудь. Молоко у нее еще не прибыло, и голодный ребенок беспокоился, требуя еды. Весь ее прежний печальный опыт не мог помочь ей, и Сара почувствовала себя неловко, когда Франсуа сказал, что надо дать малышу смоченную в воде тряпицу.

— Так что же это за бумаги? — снова спросила она, и Франсуа торжественно вручил ей свиток пергамента, перетянутый шелковым шпуром. Сара нетерпеливо развернула его и улыбнулась. Она так и не удосужилась довести это дело до конца, и теперь Франсуа сделал это.

— Значит, ты выкупил эту землю… — проговорила она с благодарностью.

— Да, Сара. Это мой тебе подарок. Мы построим здесь замечательный дом для нас и наших детей!

— Знаю, знаю… — засмеялась Сара. — Швейцарское шале.

Она была счастлива в своем старом доме, но место, которое выбрал Франсуа, было все-таки лучше. Кроме того, Сара хорошо понимала, что, если у них будут еще дети, на ферме действительно будет тесновато.

Сара смущенно покраснела, и Франсуа осторожно взял ее руку и несильно пожал.

— Ты заслуживаешь большего, гораздо большего… — сказал он, но оба знали, что у Сары уже есть все, о чем она мечтала. Еще никогда в жизни она не была столь счастлива, и ей казалось, что только в раю она могла бы быть счастливее.

За первые две недели своей жизни ребенок заметно изменился. Голубые глаза малыша, точь-в- точь как у Сары, смотрели на мир удивленно. Сара тоже оправилась настолько, что стала вставать, чтобы готовить еду для Франсуа и работников.

Она даже пыталась работать в огороде, благо никаких особенно тяжелых работ там не было. Ходить к водопаду она пока не решалась, но Франсуа видел, что время, когда их совместные прогулки возобновятся, уже не за горами. Силы возвращались к Саре не по дням, а по часам, и это было заметно. Правда, она все еще быстро утомлялась и использовала каждую свободную минутку, чтобы перевести дух, но это была именно минутка, потому что усидеть на месте ей было чрезвычайно трудно. Окрыленная счастьем, она буквально порхала по дому, и Франсуа не раз выговаривал ей за беспечное отношение к своему здоровью.

— Но ведь это был сущий пустяк. Просто хлоп — и готово — заявила она ему однажды, и Франсуа, притворяясь рассерженным, швырнул в нее пригоршню ежевики, которую они собирали.

— Ничего себе — пустяк! — воскликнул он. — Ты рожала двенадцать часов, и я видел, как ты мучилась. Ни один мужчина этого не выдержал бы.

Я как-то видел человека, который, впрягшись вместо лошади в груженый фургон, на спор протащил его на расстояние ста ярдов, но ему было гораздо легче, чем тебе. А ты говоришь — пустяк! Никакой это не пустяк… — продолжал сердиться он, впрочем, улыбаясь. Воспоминания об ужасной ночи уже потускнели в памяти обоих, и это было, пожалуй, к лучшему. Не зря индейцы считали, что женщина не должна помнить, как рожала первого ребенка, чтобы не бояться заводить других. Франсуа, впрочем, было достаточно и одного сына, и вовсе не потому, что он не любил детей и не хотел иметь еще — просто он боялся снова подвергать опасности жизнь и счастье Сары, ибо одни благополучные роды вовсе не означали, что следующие не закончатся катастрофой.

Казалось, ничто не может омрачить их безоблачного счастья. Увлекшись своими счастливыми хлопотами, они забыли обо всем остальном мире, но мир их не забыл. В конце сентября на ферму Сары