самого Бостона и никогда больше сюда не возвращались. Но теперь, миссис Фергюссон, мне стало совершенно очевидно, что вы слишком упрямы, чтобы прислушаться к разумным доводам честного человека.
— К разумным доводам честного человека? — со смехом вторила ему Сара. — Тогда объясните мне, зачем честному человеку понадобилось переодеваться индейцем и пугать слабую наивную женщину? Это вы называете разумными доводами?
Она откровенно подсмеивалась над ним, и Франсуа, сбросив мокасины, сел рядом с ней на теплый камень и тоже опустил ноги в воду. При этом их плечи едва не соприкоснулись, и Франсуа захотелось обнять ее и прижать к себе, но он сдержался. Они провели вместе несколько чудесных часов, но Франсуа отлично понимал, какая высокая и непреодолимая стена отделяет Сару от всех окружающих ее людей.
— Когда-нибудь я вам отомщу, — вдруг серьезным голосом сказала Сара. — Я надену страшную маску, приду ночью к вашему вигваму и напугаю вас!
— Я уверен, что мои индейские друзья здорово повеселятся, когда увидят вас, — ответил Франсуа и, запрокинув голову, подставил лицо теплым солнечным лучам.
— Тогда я придумаю что-нибудь еще более ужасное!.. — пообещала Сара многозначительно и, не сдержавшись, прыснула.
Франсуа прикрыл глаза. Что-нибудь ужасное, сказала она… Что могло быть хуже потери жены и сына? Не важно, что ни один суд, будь то в его родной Франции или среди поселенцев, не признал бы законным его союз с женщиной-сенека. Для Франсуа Плачущая Ласточка была женой.
И единственной любовью…
— У вас когда-нибудь были дети? — вдруг спросил Франсуа, уверенный, что это безопасная тема, по крайней мере для Сары. Франсуа понимал, что Сара Фергюссон не способна оставить свое дитя даже ради спасения своей жизни. Но Сара неожиданно побледнела и опустила голову. Франсуа горько пожалел о своих словах.
— Простите, Сара, я не хотел причинить вам боль.
— Конечно, Франсуа, — пробормотала она дрожащим голосом. — Откуда вам знать, что все мои дети или умерли сразу после рождения, или родились мертвыми. Возможно, мой муж так люто ненавидел меня именно из-за моей неспособности подарить ему наследника. У него… много незаконнорожденных сыновей, чуть ли не в каждом английском графстве. До меня ведь доходили слухи…
— Мне очень жаль, Сара, — повторил Франсуа, кляня себя за опрометчивый вопрос.
— Мне самой не верится, что все это было в моей жизни. — Сара печально улыбнулась. — Эдвард хотел наследника любой ценой. После каждой неудачи он был готов растерзать меня на куски.
По-моему, я всегда была беременна, но даже это не мешало ему избивать меня. Он хотел показать мне, что я значу для него не больше, чем грязь под ногами, и это вполне ему удалось. Иногда мне казалось, что он — безумен, а иногда — что я… Я молилась, чтобы он умер, но он не умирал и бил, бил, бил меня без конца…
Слушая ее, Франсуа морщился, как от физической боли. Ему хотелось как-то подбодрить ее, но он не знал — как. Неожиданно для себя он начал рассказывать Саре о Плачущей Ласточке и их сыне, о том, как они погибли во время налета гуронов на их поселок. Для него это была трагедия, страшная трагедия… И никакие слова были не в силах передать то, что он пережил. Тогда Франсуа казалось, что он никогда больше не сможет полюбить, но сейчас он вовсе не был в этом уверен. Сара была совершенно особенной, ни на кого не похожей женщиной, и чувства, которые он начинал к ней испытывать, приводили его в изумление и замешательство.
Об этом, однако, Франсуа не обмолвился ни словом. У каждого из них лежал на сердце тяжелый камень, у каждого было свое горе, с которым приходилось жить. Немало времени прошло с тех пор, как Франсуа потерял жену и сына, но до сих пор он чувствовал боль своей потери. Так что же говорить о Саре, которая лишь недавно вырвалась из ада, в котором провела восемь долгих лет?
Но он ошибался. Последнего ребенка Сара похоронила чуть больше года назад, однако с тех пор для нее очень многое изменилось, притупилась боль, а горечь обид уже не рвала ее сердце острой болью. Сара выздоравливала, возвращалась к жизни, она чувствовала, что вскоре ее раны закроются, и помочь ей в этом должна была простая, счастливая и свободная жизнь, которую она теперь вела.
Они еще некоторое время сидели на камнях, раздумывая о сокровенных тайнах, которыми только что обменялись, и о горечи потерь, которая странным образом улеглась, словно какая-то часть ее растворилась в заботе и сочувствии другого.
Сара не переставала удивляться тому, что человек, которого она так боялась и на которого так сердилась, стал ее настоящим другом — первым настоящим другом, которого она встретила в Новом Свете, — всего за несколько часов. Ей было почти жаль, что Франсуа должен уезжать, и на обратном пути она смущенно спросила, не хочет ли он задержаться хотя бы ненадолго, но Франсуа с нескрываемым сожалением ответил, что ему пора отправляться, поскольку предстоящая дорога была дальней и нелегкой. Он действительно обещал своим друзьям появиться точно в назначенный срок, однако истинная причина его отъезда была несколько иной. Франсуа чувствовал, что если он пробудет у нее слишком долго, то уже не сможет полагаться на свою стойкость. Из разговоров с Сарой он понял, что она еще не готова к тому, чтобы в ее жизни появился мужчина. Пока Франсуа мог рассчитывать разве что на ее дружбу, но и это благо было для него негаданной наградой за многие лишения.
Сара дала ему с собой в дорогу несколько кукурузных лепешек, копченой грудинки и бекона, а он в свою очередь напомнил ей о необходимости приобрести ружья с запасом пороха и свинца. Свое ружье Франсуа оставил Саре, и пока он мог быть относительно спокоен за ее безопасность.
Уезжая, он помахал ей на прощание, и до тех пор, пока вороная лошадь Франсуа не скрылась за поворотом тропы, Сара с сожалением смотрела ему вслед. Издалека Франсуа можно было принять за индейца. Прежде чем сесть на лошадь, он снова снял рубашку, и солнце играло на его бронзовой от загара коже; черные волосы трепетали на ветру;
Перо орла белело в волосах… Единственное внешнее отличие состояло в том, что Франсуа носил обычные штаны из оленьей кожи, индейцы же предпочитали высокие гетры и набедренные повязки.
Когда Сара вернулась в дом, она сразу заметила на обеденном столе какой-то предмет. Подойдя ближе, Сара увидела, что это — ожерелье из медвежьих клыков. Его ожерелье…
Чарли отложил дневник, когда на столике зашелся трелью телефонный аппарат, который он приобрел, чтобы звонить в город. Он никак не ожидал, что кто-то станет звонить ему.
Чарли провел за чтением несколько часов подряд, однако, как ни странно, он не ощущал даже голода. Надо будет сварить себе овсянку, подумал он, поднимая трубку.
Он не сразу понял, кто ему звонит, — слишком неожиданным и резким было его возвращение из прошлого в сегодняшний день, а когда понял, то вздрогнул и чуть не уронил телефон.
Она не звонила ему сама ни разу с тех пор, как он уехал из Лондона. Это была Кэрол, и Чарли сразу же подумал о том, что она, возможно, хочет ему сказать нечто важное. Может быть, она хочет, чтобы они снова были вместе? Или Саймон оставил ее, и она страдает в одиночестве?
— Привет, — сказал он как можно спокойнее.
Перед глазами его все еще стояло ожерелье из медвежьих зубов, которое Франсуа оставил па столе в доме Сары, но чувства и мысли его были уже в Лондоне, по другую сторону Атлантики.
— Как дела, Кэр?
Его голос был почти безмятежным, а на лице появилась мечтательная, всепрощающая улыбка.
— У тебя странный голос. Как ты, Чарли? — обеспокоенно спросила Кэрол, и ему показалось, что она волнуется о нем гораздо больше, чем должна бы.
— Все в порядке. Просто я лежу, — объяснил Чарли, расслабленно откидываясь на диванную подушку. Почему-то он подумал, что Кэрол непременно понравилось бы в шале, и он захотел рассказать ей о доме. Но сначала надо было узнать, зачем она звонит.
— Ты что, окончательно решил никогда больше не работать? — полушутливым тоном осведомилась Кэрол, но Чарли знал ее слишком хорошо, чтобы не услышать в ее голосе ноток озабоченности и тревоги. Кэрол так и не поняла, что, собственно, с ним случилось и почему он так скоропалительно бежал из Нью- Йорка. Она подозревала, что с Чарли произошло что-то вроде нервного срыва, потому что не в его характере было просто так взять и бросить работу, которую он так любил. Кроме того, Чарли, оказывается,