постепенно заволакивалось туманом. «Кассий Херея, сладкоголосая баба, решил доказать, что он — мужчина!» — успел подумать Гай.
Новый удар, пришедшийся в низ живота, заставил Калигулу согнуться. Корнелий Сабин нанёс его.
— Я жив! — собирая последние силы, крикнул Гай.
«Добежать до дворца, и я спасён! — билась в мозгу настойчивая мысль. — Там рабы; там мои телохранители-германцы!» Ноги дрожали, колени подгибались. Гай падал, снова поднимался и упрямо шёл вперёд, от колонны к колонне. Кровавый след тянулся за ним. «Я не умру! Я ведь бог!» — отчаянно думал он.
Секунды тянулись мучительно длинно. Какая-то часть сознания Гая отстраненно считала удары, сыпавшиеся на него: двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Каждый заговорщик считал долгом нанести свой удар.
— Я жив! — вызывающе хрипел Калигула и знал, что умирает.
Он упал, уткнувшись лицом в мозаичный пол и прикрыв ладонями затылок. Корчась от боли, Гай понял, что он — не бог. После смерти его ждёт или вонючий Стикс, или пустота небытия, как уверяют некоторые философы. Калигула приготовился принять что угодно, лишь бы там ждала его Друзилла!
Гай умер на семнадцатом ударе.
Преторианцы не сразу поняли, что он мёртв. Продолжали рубить мечами бездыханное тело. Тридцать ударов нанесли императору: в грудь, в живот и даже в пах.
«Берегись Кассия!» — говорило предсказание оракула. Калигула не подумал, что родовое имя Хереи — тоже Кассий.
В противоположном конце галереи, куда так и не добрался Гай, появились телохранители-германцы. Услышав крики, они поспешили на помощь, но опоздали. Завидев варваров, длинноволосых и прослывших жестокими, Кассий Херея вложил в ножны окровавленный меч.
— Уходим, — отдал он тихий, чёткий приказ.
Заговорщики убежали, оставив на месте убийства окровавленный труп. Они опасались мести вспыльчивых германцев, любивших императора за щедрые подачки. Оставалось рассчитывать на то, что варвары не узнают убийц, если те вовремя смешаются с другими преторианцами, непричастными к заговору.
Кассий Херея разрывался надвое. С одной стороны он гордился убийством тирана, с другой — опасался за собственную жизнь.
— Сделаем вид, что мы увидели Гая Цезаря уже мёртвым, и разыскиваем его убийц! — прошептал он.
Преторианцы согласно кивнули и разбежались. Германцы остановились около Гая. Двое присели около императора, ища в нем признаки жизни. Остальные бросились туда, откуда доносился топот заговорщиков.
Германцы оказались единственными, сохранившими до конца верность сыну Германика. Разыскивая убийц, они бегали по дворцу: по галереям, по квадратным дворикам, по перистилю с колоннадой, по паркам, по просторным залам и узким кубикулам. Подозрительно осматривали каждого встречного, отыскивая на одежде или оружии пятна крови, а в глазах — тот особый блеск, могущий выдать убийцу.
На глаза телохранителям попался сенатор Аспренат — испуганный, дрожащий, с кровавыми пятнами на измятой тоге.
— Вот убийца! — крикнул, указывая на сенатора мечом, светловолосый германец Одоакр, взятый для охраны императора из селения, расположенного близ города Треверы.
Аспренат, забыв о гордости римлянина, повалился в ноги варвару.
— Я не виноват, — дрожащим голосом повторял он. — У меня даже нет оружия!
— Оружия нет, а кровь на тоге — есть! — ломанной латынью ответил Одоакр, уперев острие ножа в грудь сенатора.
Аспренат не успел ответить. Свистящий взмах меча — и его голова покатилась по земле. Кровь фламинго и впрямь оказалась для него дурным знамением.
LXXVII
Шум, крики и топот ног, раздающиеся за окном триклиния, потревожили Цезонию. Отставив на стол серебрянное блюдо с лакомствами, она недовольно велела рабыне, прислуживающей за столом:
— Посмотри, что случилось.
Рабыня-египтянка послушно приоткрыла оконную ставню и выглянула наружу.
— Ну что там? — раздражённо спросила Цезония.
Светло-коричневое лицо рабыни побледнело до цвета топлёного молока. Не произнеся ни слова, она повалилась на колени к ногам госпожи.
— Глупая! — выругала её Цезония и, ударив ногой египтянку в бок, поднялась с ложа.
Матрона выглянула в окно, намереваясь выяснить причину беспорядка и попросить Гая наказать виновных. И впрямь: кто смеет нарушать послеобеденный отдых супруги цезаря?
— Императора убили! — больно ударил её в уши пронзительный крик.
Цезония пошатнулась.
— Нет! Это не может быть правдой! — пролепетала она.
Она выбежала во внутренний двор. Солдаты в красных туниках беспорядочно сновали мимо неё, ругаясь и сквернословя. Цезония вглядывалась в их озабоченные лица, пытаясь понять, что произошло. Страшный крик больше не повторялся, но в ушах Цезонии он звучал до сих пор. Жалкая, потерянная, она прислонилась к одной из колонн, окружающих двор, и молилась богам, чтобы услышанное ею оказалось ошибкой. И тут Цезония увидела Гая.
Два германца несли его тело на тёмном шерстяном плаще. Цезония смотрела на знакомую до боли руку — худощавую, крепкую, поросшую рыжеватыми волосками. Эта рука, прежде обнимавшая её, теперь безжизненно свисала с самодельных носилок.
Дойдя до фонтана, германцы опустили на землю свою ношу и отступили на несколько шагов. Отчаянно вскрикнув, Цезония метнулась к Калигуле.
Его лицо застыло в гримасе горечи, удивления и боли. Зеленые глаза, не мигая, смотрели в небо. Полуденное солнце отражалось в остекленевших зрачках. Цезония, всхлипывая, провела дрожащей ладонью по щеке Гая и ощутила холод смерти.
— О Гай! — простонала она. — Почему ты не послушал меня? Почему не убил всех своих врагов?
Цезония гладила его окоченевшие руки, целовала губы, на которых выступила кровавая пена. Никогда прежде матрона не задумывалась: любит ли она Калигулу? Он был императором — самым могущественным и богатым человеком в Риме. Честолюбие и жадность толкнули Цезонию извести Друзиллу и занять её место. Лишь сейчас она поняла, как сильно привязалась к Гаю, как невыносима будет жизнь без него.
Рядом громко причитала рабыня. Матрона с ненавистью посмотрела на неё. Чужие рыдания раздражали Цезонию: никто не сможет оплакать Гая, как она.
— Принеси мою дочь! — велела Цезония египтянке. Каждое слово причиняло ей боль. Плача, она до крови искусала губы.
Полуторагодовалую девочку принесли к матери. Цезония обняла маленькую Друзиллу и прижала к себе. Вместе с дочерью она прилегла около Гая, положив растрёпанную голову на его окровавленную грудь.
Полчаса пролежала Цезония рядом с Калигулой посреди опустевшего двора. Солдаты, рабы и патриции в страхе разбежались. Несмышленная Друзилла играла, сидя рядом с матерью. Девочка опускала пальчик в кровь отца, растёкшуюся по земле, и рисовала закорючки. Взрослому такая забава показалась бы зловещей. Но ребёнок полутора лет ещё не понимает значения смерти.
Цезония очнулась, услышав мужские голоса. Около десяти преторианцев остановились в опустевшем дворе, глядя на неё и Гая. Женщина приподнялась и повернулась к ним. Узнала трибуна Кассия Херею и центуриона Юлия Лупа.
— Посмотрите, что сделали с императором, — жалобно простонала она, протягивая руки к солдатам. — Пролили его благородную кровь. Тело его бросили посреди грязного двора. Нету ни кедрового масла, ни нарда, ни кипариса, ни чёрных носилок — ничего, что закон повелевает оказывать мёртвому…
Преторианцы молча глядели на неё. Распустившиеся волосы Цезонии слиплись от крови и грязи. Узкое лицо покраснело от слез. Голос охрип и потускнел.
