столпились вокруг стола. Доставали из ножен короткие мечи и касались остриём оружия трибуна.
— Клянёмся! — шептали они, повторяя слова Кассия Хереи. — Убить Гая Цезаря, когда представится удобный случай!
— Клянёмся! — повторило эхо их слова.
LXX
Гай после казни Марка Лепида часто жаловался жене:
— Меня ещё недостаточно боятся, раз хотят убить!
Сердце Цезонии сжималось от страха: что будет с нею в таком случае? Но, опасаясь вызвать гнев Калигулы, она не советовала ему умерить жестокость.
— Пока на твоей стороне армия и преторианцы — нам нечего бояться! — отвечала она, успокаивая и его, и саму себя.
Гай все чаще вспоминал детство, проведённое среди солдат.
— Да, легионеры любят меня. Для солдат я всегда — Гай Калигула, их товарищ по оружию, — вздыхал он.
Ему грезились германские леса, лагерь на опушке, вал из свежесрубленных сосен, цветы вереска и мясо, пропахшее дымом костра.
— Уедем из Рима! — решил он в дождливую ночь промозглую ночь, когда пламя в жаровне пылало особенно жарко, а Цезония выглядела особенно близкой. — Оставим этот неблагодарный грязный город и отправимся в Германию или Галлию!
— Что там делать? — сквозь сон спросила Цезония.
— Воевать! — решительно ответил Гай. — В Германии полно племён, ещё неподвластных Риму.
Положив рыжую голову на плечо жене, он добавил доверительно:
— Римляне смеются, вспоминая сражение с Нептуном. Пусть эти насмешники только попадутся мне в руки!.. Хочу одержать настоящую победу и доказать всем, что я истинный герой!
Цезония смущённо потупила взгляд. Ей некстати вспомнилось, что римские зубоскалы втихомолку прозвали Калигулу «лысой матроной».
Последующие месяцы были заняты приготовлениями к поездке в Галлию.
Государственная казна истощилась. В поисках денег Гай придумывал новые налоги: на хлеб, на съестные продукты, на товары, на ведение судебной тяжбы. Носильщики ежедневно платили в казну восьмую часть заработка. Даже гетеры были обложены данью: каждый день с них бралась сумма, равная плате одного клиента.
Стремясь заработать как можно больше денег, Калигула устроил лупанар в Палатинском дворце. Из числа замужних матрон, посещавших с мужьями званые обеды и праздники, он выбрал самых красивых и порочных. И заставил их отдаваться посетителям за деньги, половина которых причиталась ему. Преторианцы рыскали по улицам и рынкам в поисках клиентов. Мужчин, старых и молодых, толпами сгоняли в дворцовый лупанар, дабы они, получая удовольствие, умножали доходы цезаря. Юные мальчики, нарумяненные и жеманные, открыто предлагали себя, стоя у входа в роскошно обставленные кубикулы. Казалось, возвращаются тягостные времена извращённого старца Тиберия.
В первые дни марта — месяца, получившего название в честь бога войны, — Гай Цезарь выступил в поход.
Он взял с собой Цезонию и маленькую Друзиллу. Они ехали в кедровых носилках с позолоченными витыми столбиками и занавесками из пурпурного шелка. Сестры, Агриппина и Ливилла, тоже сопровождали Калигулу. Агриппине было позволено взять сына, Луция Домиция Агенобарба. Мальчику шёл третий год. Он рос безобразным и нескладным, напоминая покойного Гнея Домиция в малолетнем возрасте.
Сестры, скучая, оглядывали окрестности. Любовники, Крисп и Сенека, остались в Риме. Марку Виницию, супругу Ливиллы, император тоже запретил сопровождать жену. Впрочем, на третий день поездки обе матроны нашли развлечение: перемигиваться с молодыми центурионами и тайком встречаться с ними на привалах, прячась от зоркого брата в зарослях кустарника или горных пещерах. Пока одна утешалась нежданно выпавшей, мимолётной любовью — другая стояла на страже. Среди легионеров попадались настоящие красавцы: стройные, крепкие, мускулистые.
Армия Гая составляла двести пятьдесят тысяч солдат. Император, верхом на любимом жеребце, возглавлял длинную колонну, извивающуюся, как чудовищный, тысяченогий, красно-коричневый червь.
Иногда он скакал вперёд, подставляя лицо прохладному северному ветру. Легионеры, не смеющие отставать от главнокомандующего, бежали за ним. Знамёна и значки в виде римских орлов тряслись на бегу столь непристойно, что солдаты, воспитанные в уважении к бронзовым орлам, видели в этом насмешку.
Проскакав несколько часов, Калигула, уставший и запыхавшийся, забирался в носилки Цезонии. Медлительно и лениво продолжал он путь. Легионы топтались на месте: обгонять императора тоже не позволялось.
К маю Гай Цезарь достиг галльского города Лугдунума. Река, зеленовато-коричневая и пахнущая тиной, делила город пополам. По улицам, размытым весенними ливнями, трусили розовые свиньи и весело плюхались в лужу на площади, которую галлы гордо называли форумом. Две дюжины домов, принадлежащих местной галльской знати, были сложены из неровных серых камней. Массивные, грубой работы фундаменты поросли мохом и травой. Дома попроще выглядели скособоченными лачугами из плохо обтёсанных досок.
На главной площади высились строения, позаимствованные у Рима и выглядевшие здесь немного нелепыми: храм с портиками и колоннами, грубо высеченными из серого камня; фонтан со статуей Нептуна, обгаженной голубями; деревянный цирк, где четырежды в год сражались три пары местных гладиаторов. Бойцы эти спокойно дожили до преклонного возраста: зрители берегли их, как редкую потеху, и неизменно поднимали большой палец вверх, когда какой-нибудь из гладиаторов оказывался на арене с приставленным к горлу оружием.
Гай торжественно въехал в Лугдунум, обрядившись Юпитером. Галлы сбежались со всех окрестностей, чтобы поглазеть на императора и бога в одном лице. Толкаясь и шумя, они переговаривались на своём наречии, среди которого порою звучали латинские слова.
Калигула с любопытством рассматривал их. Представители знатных родов, получившие римское гражданство ещё во времена Юлия Цезаря, носили тоги. Римские щёголи смеялись бы, увидев, что вытворяют галлы с благородным одеянием квиритов: складки расположены неровно, задний конец непомерно длинен и волочится по грязи. Из-под тог виднелись ноги, одетые в неуместные штаны.
Горожане несли императору дары: откормленных гусей, свиней с выводком поросят, мёд, головки сыра и связки вяленой рыбы. Все то, в чем заключалось их богатство.
Калигула, зажав нос двумя пальцами, обратился к Цезонии:
— Фу, как здесь дурно пахнет! Точно так же, как и от дяди Клавдия, родившегося в этой дыре!
Император не пожелал остановиться в Лугдунуме. Скромный галльский город не понравился ему. Лагерь разбили в тридцати милях оттуда, на окраине дубового леса. Когда дул сильный ветер, на шатёр Калигулы, белый с золотом, падали красиво вырезанные листья.
Воевать было не с кем. Мирные галлы возделывали поля, собирали лесные ягоды и варили хмельное пиво. Зной зарождающегося лета склонял к бездумной лени. Легионеры проводили дни, купаясь в реке и ловя в шлемы вкусную рыбу.
LXXI
Безделие наскучило Гаю. Он бродил по лесу и топтал сапогом грибы с разноцветными шляпками. Искал удивительную северную птицу, о которой местные говорили, будто она предсказывает будущее не через внутренности, а количеством гулких вскриков. Калигуле рассказали, что птица отвечает, сколько лет проживёт спросивший. Гай не верил в глупые варварские суеверия. Он несколько раз задал птице вопрос, но она, тревожно вскрикнув, улетела.
Калигула вернулся в лагерь. Солдаты жарили оленину и вепрятину, нанизав на вертелы огромные куски мяса. Их палатки из грубого полотна несколькими рядами окружали роскошные шатры, предназначенные для императора и его семьи.
Агриппина и Ливилла отдыхали на складных креслах около своего шатра. Они таинственно шептались, поводя вокруг лукавыми глазами и прикрывая ладонью хитро улыбающиеся губы. Цезония сидела поотдаль
