— Июль — в честь Юлия Цезаря, август — в честь Октавиана Августа! — насмешливо подхватил Калигула. — Я издам указ об обожествлении отца — и проблема решена.

Сенаторы одобрительно зашептались.

— Октябрь я назову моим именем! — продолжал Гай. — Ноябрь — именем моей дорогой супруги, Цезонии, — он с улыбкой оглянулся на носилки, из которых выглядывала увешанная драгоценностями жена. — Декабрь… — Гай грустно замолчал, не договорив: «…в честь Друзиллы».

— Как тебе угодно, цезарь! — поклонился Лонгин. — Но… — старый сенатор испуганно замолчал.

— Продолжай, коль начал, — нахмурился Гай.

Гай Кассий Лонгин мучительно покраснел, но все-таки высказался откровенно:

— Двадцать пять лет назад твой дед Тиберий получил верховную власть. Сенат предложил ему назвать сентябрь по его имени — тиберием. Покойный император, человек мудрый, рассмеялся в ответ: «Что вы сделаете, когда в Риме будет тринадцать цезарей? Месяцев на всех недостанет!»

Гай нахмурился. Из слов сенатора он понял лишь то, что хотел понять.

— Тиберию вы предложили назвать его именем сентябрь, а мне — нет?! — со зловещей обидой заявил он. — Ему вы льстили, перед ним пресмыкались, а мне смеете перечить?!

Волна ненависти захлестнула Калигулу. Он задыхался. Чтобы поглубже вдохнуть, оттянул правой рукой шёлковый платок, который с недавнего времени носил, чтобы кожаный панцирь не натирал шею. Голова кружилась. Перед глазами мелькали красные полотнища, украшенные надписью: «SPQR».

SPQR — Senatus populus que romanum — Сенат и народ римский. Этот древний девиз символизировал республику и был жив даже в первые десятилетия империи, когда видимость республики ещё сохранялась. В Риме все делалось именем Сената и народа римского. Даже император правил от имени Сената и народа.

Калигуле захотелось унизить сенаторов, оспаривающих у цезарей верховную власть. Унизить так, чтобы каждому в Риме стало понятно: кто правит государством.

— Вы все глупы, как ослы! — внятно произнёс он, оглядывая патрициев в бело-красных тогах. — Проводите полдня в курии, решая дурацкие вопросы: можно ли мужчинам одеваться в шёлковые ткани, или позволено ли римлянину испражняться в золотой горшок. А затем, устав от важных государственных дел, тащитесь отдыхать в термы и лупанары!

Сенаторы переглянулись, не посмев возразить. Калигула был прав: и такие вопросы решались в Сенате. Причём, вызывали яростные споры.

— Мой конь умнее вас! — продолжал император. — Вот его я и сделаю сенатором!

Гай нежно потрепал холку Инцитата. Этот жеребец жил не хуже богатого патриция. Император приставил к нему сотню рабов. Велел выстроить мраморную конюшню, роскошью равную небольшому дворцу. Кормил его отборным овсом и поил пивом, нарочно привезённым из Германии.

— Благородный Лонгин, снимай тогу! — Гай величественно протянул руку.

— Что? — сенатор решил, что ослышался.

— Дай мне твою тогу! — нетерпеливо повторил Калигула.

Старый сенатор растерянно оглянулся, ища поддержку. За Калигулой маячил целый легион — Второй Августов, победитель Нептуна. Плебеи, исконные противники знати, собирались толпами и с любопытством глазели, как цезарь ругает Сенат.

Гай Кассий Лонгин стянул с плеча тогу, тщательно уложенную ровными складками, и подал её императору, оставшись в шерстяной тунике.

Гай невозмутимо набросил тогу Лонгина на Инцитата и дважды обернул её вокруг лошадиной шеи.

— Наконец в Сенате появится преданный мне член! — удовлетворённо воскликнул он. — Кричите: слава благородному Инцитату!

Плебеи, наблюдавшие со стороны, хохотали и потешались. Кто-то из сенаторов открыл рот, чтобы промямлить веленную фразу, но соседи зашипели на него.

— На следующий год я назначу моего жеребца вторым консулом. Первым буду я сам, — насмешливо продолжал Гай. — Вам придётся начинать государственные бумаги словами: «В год консульства Гая Цезаря и Инцитата…»

Насмеявшись вволю, Калигула посерьёзнел и выровнялся.

— Пришло время моего триумфа! — объявил он и щёлкнул пальцами правой руки.

Центурионы, накануне получившие подробные указания, ждали этого знака. Раздались быстрые короткие приказы и легионеры, обнажив короткие мечи, окружили сенаторов. Угрозами и несильными уколами солдаты заставили их бежать по улицам.

Гай осадил коня около носилок Цезонии. Протянул ей руку. Опершись о запястье Калигулы, она взобралась на Инцитата с лёгкостью, удивительной для женщины, родившей несколько недель назад. Гай обхватил её за талию правой рукой, перебросив поводья в левую.

— У меня страшное лицо? — спросил он, скорчив рожу.

— Нет, — ответила Цезония, предварительно убедившись, что в глазах Калигулы искрится веселье.

— А теперь? — он нахмурился ещё сильнее.

— Теперь — да! — кивнула она.

Гай сжал коленями лошадиные бока и поскакал за бегущими сенаторами. Их широкие тоги развевались на ветру, соскальзывали, тащились по грязи, превращались в жалкие отрепья. Мелькали подошвы особых патрицианских башмаков, которые запрещено носить плебеям. Лица, старые и молодые, исказились страхом. Бежал в толпе сенаторов Луций Анней Сенека, прославленный философ. Бежал Гай Пассиен Крисп, оратор и возлюбленный императорской сестры. Задыхаясь и ежеминутно оборачиваясь, семенил Гай Кассий Лонгин, чья тога болталась на шее Инцитата. Бежал, посмеиваясь про себя, Марк Эмилий Лепид, правнук Августа. Он думал, что у императора сегодня появилось триста новых врагов, а у него — триста новых сторонников.

Цезония крепко прижалась спиною к груди Калигулы.

— Наверное, они втихомолку осыпают тебя проклятиями, — шепнула она, повернувшись к Гаю в профиль.

Он равнодушно пожал плечами:

— Ну и пусть. Лишь бы боялись.

— Только бы они не надумали отомстить!.. — простонала она. — Гай Юлий Цезарь был убит в Сенате…

— Не бойся! Я знаю секрет власти. Армия должна держать в страхе Сенат и народ. Горстка вооружённых солдат опаснее, чем стотысячная толпа безоружной черни! Этому научил меня Макрон.

Спохватившись, Калигула поморщился. К чему было вспоминать Макрона? Император, чьи предки сотню лет правят Римом, ни у кого не обязан учиться. Он знает все божественным внушением.

— И все же, ты должен убить их прежде, чем они догадаются проделать это с тобой! — убеждённо проговорила Цезония и кивнула в сторону сенаторов. Она не боялась, что кто-то услышит её. Топот сотен ног, уличный шум, улюлюканье, вой и цокот копыт перекрывали её голос, донося опасные слова только до ушей Гая.

— О! У меня большие планы по этому поводу! — рассмеялся он.

С каждым днём Цезония все сильнее восхищала Калигулу. «Такая, какая мне нужна!» — удовлетворённо думал он.

Униженные сенаторы бежали перед конём Калигулы, подгоняемые легионерами. Точно так бегут варвары, пленённые и закованные в цепи, перед колесницей триумфатора. Казалось, император объявил войну империи.

Устав гонять сенаторов по кривым римским улицам, Гай остановил коня около дома Луция Апрония Цезиана, который в том году исполнял обязанности консула.

Раб, заросший длинными спутанными волосами и бородой, сидел на цепи около ворот. Апроний был из тех патрициев, которые в виде изысканной шутки вместо сторожевых собак держат рабов с устрашающей внешностью.

Завидев гостей, раб зарычал и оскалился, как пёс. Калигула обрадованно заявил Цезонии:

— У меня на примете имеется сенатор, которого я хочу посадить на цепь у входа в Палатинский дворец. Он поклялся, что будет всеми силами охранять мою жизнь.