ребенка. Мысль об этом доводила Джека до белого каления, но каждый раз, когда он начинал закипать, словно чайник на огне, ему вдруг вспоминались ее улыбка, ее взгляд, обращенные к нему ласковые и нежные слова, и Джек сразу же остывал. Особенно часто ему вспоминалось ее лицо, каким оно становилось, когда он занимался с ней любовью, или как она выглядела, когда он просыпался на рассвете, а она еще спала, доверчиво прижавшись к его плечу или, наоборот, разметавшись на подушках. Ему очень не хватало ее лица, ее ласк, ее нежных слов — не хватало так сильно, что порой Джеку начинало казаться, что он просто не перенесет разлуки с Амандой.
С самого начала Джек принял твердое решение не звонить Аманде и не пытаться что‑либо узнать о ней другими путями, однако сказать оказалось гораздо легче, чем сделать. Он не мог не думать о своей потерянной любви. Аманда — в этом имени для него соединилось все, о чем он мечтал, чего хотел, в чем отчаянно нуждался, и это начинало сводить его с ума. Несколько раз Джек ловил себя на том, что обращается к ней так, словно она находится рядом, и спохватывался только тогда, когда не получал ответа. Даже свои воскресные прогулки по пляжу в Малибу Джек забросил — слишком многое здесь напоминало ему о тех временах, когда они с Амандой бродили, взявшись за руки, по влажному песку и разговаривали обо всем — или же молчали, глядя друг на друга. Несколько раз Джек просыпался по ночам от звука собственного хриплого голоса, звавшего ее по имени, или же от слез, которые начинали течь по его лицу, стоило ему забыться сном. Ничего подобного с ним раньше не случалось, и скоро Джек понял, что больше не может этого выносить. Он должен был позвонить Аманде.
С этим желанием он боролся целую субботу, но наконец не выдержал и, когда часы на камине пробили восемь, взял в руки трубку телефона. Набирая знакомый номер, Джек еще не знал, что, собственно, он собирается ей сказать. Ему достаточно было бы просто услышать ее голос, хотя бы простое «алло». Видеться с ней или просить о встрече он не собирался: теперь это было бессмысленно, к тому же Джеку не хотелось еще глубже погрузиться в пучину безумия, которое и так засасывало его.
Но когда его наконец соединили, он наткнулся на автоответчик. Аманда так и не взяла трубку, хотя он перезвонил еще раз и долго не давал отбой, надеясь, что она подойдет. О том, что Джек звонил, Аманда узнала только на следующий день, когда проверяла записанные на пленке сообщения. В последнее время она совершенно перестала отвечать на вызовы и автоответчик включала больше по привычке, чем по необходимости. В первые дни после разрыва с Джеком она проверяла пленку чуть не каждые полчаса, но к выходным совершенно отчаялась.
И вот теперь, когда Джек наконец‑то напомнил о своем существовании, Аманда с трудом могла в это поверить. Она уже начинала бояться, что он исчез из ее жизни навсегда, но голос на пленке, хоть и звучал напряженно, неуверенно, был реальностью.
Его сообщение Аманда прослушала дважды. Джек говорил, что хотел узнать, все ли у нее в порядке и как она себя чувствует. Потом он повесил трубку. Через минуту последовал еще один звонок; на этот раз пленка осталась чистой, но Аманда догадалась, что это снова был Джек.
Она стерла его сообщение и снова легла. В последнее время она испытывала страшную усталость и старалась поспать подольше или по крайней мере просто поваляться в кровати. Аманда припоминала, что подобным же образом она чувствовала себя и в две первые свои беременности, но тогда ей почему‑то было значительно легче. Может быть, тогда она была моложе, а может, все дело было в любви и заботе, которыми Мэтт окружил ее, как только узнал о том, что она в положении. Сейчас же она слишком хорошо ощущала и свои пятьдесят лет, и свое одиночество, и предательство Джека. Аманда спала по четырнадцать‑шестнадцать часов в день, но сон не приносил облегчения, и усталость не отступала.
Она так и не перезвонила ему, и во вторник Джек, решивший, что, возможно, ее автоответчик не сработал, повторил свою попытку. На этот раз он позвонил Аманде из своего кабинета, когда у него выдалась свободная минутка между двумя деловыми встречами, и слово в слово повторил свое первое сообщение.
Аманда обнаружила его на пленке вечером того же дня. Почему он звонит, задумалась она. Зачем? Что ему от нее нужно? Свою точку зрения Джек высказал с предельной откровенностью, и у Аманды не было ни необходимости, ни желания снова встречаться с ним. Даже звонить Джеку по телефону она не хотела. К чему? Ведь все ясно!
И все же, слыша его голос, она не удержалась от слез. Все еще всхлипывая, она вернулась в постель, предварительно достав из холодильника вазочку с мороженым. Кроме него, она все равно ничего больше не могла есть.
Теперь она отвечала только на звонки дочерей. Аманде по‑прежнему не хотелось, чтобы они приезжали, поэтому она почла за благо позвонить им и сказать, что серьезно простудилась и что дочерям лучше пока воздержаться от визитов, чтобы не заразиться самим. Она даже пообещала, что сама заедет к ним, когда ей станет лучше, но ни Джен, ни Луиза ей не поверили.
— По‑моему, она врет, — заявила Луиза, позвонив Джен вечером во вторник. — У нее совершенно здоровый голос, так что никакого гриппа нет и в помине. Должно быть, у нее очередной нервный срыв.
— Почему бы тебе не оставить маму в покое? — сердито возразила ее сестра, и Луиза даже обиделась. Но когда вернулся с работы Пол, Джен сказала ему, что, по ее мнению, роман кончен, и он с ней согласился. В последнее время его отец был похож на рассвирепевшего быка, что было для него совершенно не характерно. Разрыв с Амандой мог быть единственным объяснением его неуравновешенного состояния.
— Я виделся с ним сегодня после обеда, — заметил Пол. — Папа выглядит так, словно он уже неделю не причесывался, и бросается на всех как… как не знаю кто. Я думаю, Аманда послала его куда подальше, вот он и бесится.
— Может быть, это он бросил ее. Это было бы вполне в стиле твоего отца, — возразила Джен. Она уже несколько раз задумывалась, не они ли виноваты в том, что счастье матери оказалось столь недолговечным. Аманда ничем не заслужила такого отношения к себе со стороны дочерей, и Джен казнила себя за эгоизм и нетерпимость, но поправить дело было уже нельзя. Она, во всяком случае, не знала, как это сделать.
Приходящая прислуга снова застала Аманду все еще в постели. Она грызла яблоко и смотрела телевизионную программу. С некоторых пор Аманда пристрастилась к дневным и вечерним телесериалам и ток‑шоу, в которых несчастные, брошенные женщины рассказывали об изменах своих мужей, и пролила немало горьких слез, оплакивая судьбы героинь этих передач.
— Скоро я стану толстой и противной старухой! — сказала однажды Аманда, обращаясь к телевизору. Она только что уничтожила фунта два яблок и две огромные порции сливочного мороженого. Есть яблоки ей посоветовал врач, чтобы пополнить запасы железа в организме, но Аманда предпочла бы питаться железными опилками. Яблоки она не переносила с детства, однако рекомендаций врача придерживалась. Мороженое по‑прежнему оставалось основой ее рациона.
— Ну и что? — ответила она сама себе. Да, она будет толстой‑претолстой, неопрятной старухой, с которой не захочет разговаривать ни один приличный человек, а Джеку Уотсону и горя мало. Наверняка этот подонок снова начал крутить со всеми этими звездами и фотомоделями.
Но Аманда ошибалась. Джек ни с кем не встречался. Он продолжал кричать на Глэдди и разносить в пух и прах своих менеджеров, а продавщицы, завидев его в торговом зале, начинали трепетать. Ни один человек не мог чувствовать себя рядом с ним спокойно. Джек в любой момент мог сорваться, обидеть ни за что ни про что, даже оскорбить. Этот кошмар продолжался полных две недели, и в конце концов Глэдди не выдержала.
— Послушайте, мистер Уотсон, не могли бы вы сделать мне одолжение, — заявила она однажды. — Поговорите с ней по душам. Может быть, вы сумеете о чем‑то договориться, потому что иначе вы сведете себя с ума. И себя, и всех нас. Две продавщицы уже подали заявление об уходе, и я их понимаю. Я сама подумываю о том же. С вами стало невозможно работать. Вы мечетесь, как раненый зверь, и набрасываетесь на каждого, кто попадается вам навстречу. Так больше нельзя. Позвоните ей, мистер Уотсон.
Джек оторопело посмотрел на Глэдди. Его поразила не столько осведомленность ее, сколько то, что вместо привычного, домашнего «шеф» она назвала его «мистер Уотсон». Это прозвучало так холодно и
