гармонии, забрезжившим счастьем, когда говоришь себе: 'Да будь что будет, пускай все идет к черту'. И когда не думаешь, что затишье это только временное, что ждет тебя суровое завтра.
К тому же диссонанс был слишком велик между моим миром и тем миром, откуда ко мне дошел, долетел сквозь толщу пространства голос той, что находилась на другом конце провода. Ибо это моя прежняя семья, неотвратимо моя семья, согласно официальным документам, говорила со мной устами Анриетты.
Услышав ее имя, я сказала, что закрою дверь, а то здесь шумно; и это, конечно, было выдумкой. Не поднимаясь с дивана, я засунула трубку под подушку и, пользуясь последней передышкой, с наслаждением обвела взглядом залу со сводчатым потолком, пустынную, прохладную, защищенную от солнца. Но та, другая, очевидно, начала беспокоиться, и я поднесла трубку к уху.
Эта Анриетта звонила мне не из Парижа, а из отеля нашего города, куда она только что прибыла утренним курьерским поездом, и, по ее словам, специально приехала в Прованс вместе со своей невесткой Жанной, чтобы повидаться со мной. Анриетта, Жанна?.. Обе эти женщины были оттуда, из моей прежней жизни, и раньше их называли, да и теперь, должно быть, называют Анриетта-Гастон и Жанна-Поль, прибавляя к имени жены имя мужа по старинному обычаю Буссарделей. Значит, супруги моих двоюродных братьев, мои невестки. Я не могла опомниться.
Поначалу я наотрез отказалась их принять, но они ожидали этого, и я почувствовала, что мое упорство для них лишь ничтожное и последнее препятствие после утомительного нудного пути, а особенно после бурных споров, борьбы самолюбий, что решение предпринять этот демарш, очевидно, дорого обошлось не только им двоим, а, возможно, и всей нашей семье. Анриетта громоздила аргумент за аргументом, и я догадывалась, что это не импровизация, что дамы не уедут, не повидавшись со мной; я должна понять, раз они прибыли сюда, то, значит, на то имелась серьезная причина; они не забыли, что я окончательно порвала с семьей уже десять лет назад, и их визит не имеет ничего общего с 'продолжением прежней юридической процедуры', как я могла подумать, добавила Анриетта с чисто нотариальной точностью, какую я сразу уловила даже по прошествии стольких лет; наконец, она чуть что не обрушилась на 'тетю Мари', другими словами, на мою мать, единственную, дескать, виновницу этой распри, жертвами которой стали я и мой сын. И когда я посоветовала им обратиться к моему поверенному, Анриетта возразила, что нецелесообразно втягивать в такие дела адвокатов и тем задала мне загадку.
Короче, я почувствовала, что Анриетта знает назубок свою роль и полна решимости, но я также знала, что и я полна не меньшей решимости не примиряться с ними и не вмешиваться в их дела, словом, не делать того, что они от меня попросят, и в голове у меня была только одна мысль: поскорее отделаться от назойливых родственниц. Я боялась, что в город прибыла также и моя мать, а с ней мне особенно не хотелось встречаться; в конце концов я высчитала, что до возвращения мальчиков я успею их принять: сегодня такая жара, что Рено с Пейролем обязательно задержатся – пойдут в бассейн.
Когда я наконец положила трубку, я встряхнулась. Поднялась на второй этаж, не беспокоясь, что гости могут застать меня в пляжном халатике, который я накидывала почти на голое тело, а после несчастного случая с ногами ходила в нем с утра до вечера. Я пошла в душ, помассировала себе затылок, во рту у меня было горько.
– Принеси мне виски! – крикнула я Ирме, открыв окошко.– И ради бога похолоднее.
Мне необходимо было самомобилизоваться, ощутить себя достойной противницей, хочешь не хочешь, стать Буссардель потому, что обе мои невестки явились именно к Буссардель и надо было противостоять им тоже по-буссарделевски. Иного выбора у меня не было. Но вернуться мне, теперешней, к той оставшейся где-то далеко Агнессе, снова пойти с ней об руку и снова сжиться с ней, возможно, было бы мне не под силу, если бы меня вовремя не поддержала мысль, что к концу дня я снова буду со спутниками моей подлинной жизни.
Но я была слишком встревожена, как и всегда, когда мне чудилась угроза интересам моего сына, однако оказалось, что речь шла совсем о другом... То, чего ждали от меня мои родственницы, не могло повредить Рено; больше того, они намекнули, что все может рикошетом обернуться к его выгоде. Но то, чего они требовали, было столь немыслимо с моей стороны, даже непристойно, так противоречило моему характеру и всей линии моего поведения, что я с первых же их слов поняла, что откажусь наотрез. Как только они смели надеяться? Одним лишь Буссарделям могла прийти в голову подобная мысль.
Тем не менее это доказывало, что в их клане на Плэн-Монсо появилась первая трещина. Я догадалась даже, что красные их деньки миновали, но неужели вместе с ними ушел и простой здравый смысл? И достоинство? В былые времена они готовы были на все – на жертвы, на испытания, на личные и общесемейные муки, даже на банкротство,– лишь бы их уважаемое имя не было запятнано. Лучше пустить себе пулю в лоб, как некогда говаривали отец и дядя – биржевые маклеры, когда речь заходила о каком- нибудь банкроте, нежели по доброй воле выставлять на свет божий свои гнусные секреты.
А теперь они хотели именно этого, и хотели этого от меня. Один из молодых Буссарделей, а именно Патрик, младший сын моего брата Симона, погибшего в немецких лагерях, выросший без отца, избалованный матерью мальчик, попал в скверную историю. Насколько я поняла, дело шло о краже автомобиля, за ним ночью гналась полиция, а кончилось тем, что он насмерть задавил человека. Нашему юному герою, еще до суда заключенному в тюрьму, грозило самое худшее; и вся семья встала под ружье, надеясь вызволить его из беды; они готовы были открыть огонь по первому знаку, лишь бы уменьшить долю его ответственности. Самым действенным средством в делах такого рода считалась ссылка на плохое окружение, на губителные примеры.
А какая мне во всем этом отводилась роль? Очень простая. Выступить в качестве общественного обвинителя всего клана Буссарделей, потому что никто лучше меня не мог справиться с этой задачей. Никто лучше не мог изобличить их, доказав, что ради корысти они способны на все. Достаточно мне рассказать судьям о нашем конфликте, заявить, что они действовали всем скопом против троих родственников из соображений наживы, добились полного успеха, не посрамив уважаемого имени Буссарделей, и все это происходило на глазах самого Патрика, тогда еще совсем мальчика.
Когда после моего калифорнийского приключения я, беременная тем, кто стал теперь Рено, согласилась выйти замуж за моего кузена и поверенного моих тайн Ксавье, родственники скрыли и от меня и от него, что он бесплоден, так как еще в детстве перенес туберкулез половых органов; и скрыли лишь потому, что брак двоих самых 'непутевых' Буссарделей устраивал всю семью. Когда родным стало известно, что я беременна, чего они никак не ожидали, они поспешили открыть моему мужу глаза с целью устранить незаконнорожденного ребенка. Ксавье, натура в высшей степени впечатлительная, после этого неожиданного удара упал – случайно, нет ли из окна. В результате этого падения он скончался. Я увезла его, умирающего, из нашего особняка на авеню Ван-Дейка. А много лет спустя наша старая родственница, знавшая тайну моего мужа, перед смертью сделала своим единственным наследником Рено – 'сына Ксавье', по собственному ее выражению, но моя мать добилась непризнания Рено законным сыном и лишила его наследства. Вот какую миленькую историю могла бы я рассказать судьям, и об этом просили меня Буссардели. А уж если бы я привела все драматические перипетии этого дела, представила бы доказательства, сослалась бы на неоспоримые свидетельства, сенсация была бы полной. Одна лишь я в силах выставить на всеобщее позорище наше могущественное семейство, ввергнуть его в такие пучины, что положение юного преступника сразу же облегчится, снимет с него ответственность за свои поступки. Таким образом, я представляла собой единственный шанс на оправдание Патрика, на смягчение его участи.
Анриетта с помощью Жанны опытной рукой обнажила передо мной все пружины своего замысла, и обе женщины, объединенные общим усилием продемонстрировать его, напомнили мне двух злоумышленников, которые, задумав hold up (Грабеж (англ.)), набросав предварительный план, сами подвергают его всесторонней критике, и в конце концов вся эта сложнейшая система начинает казаться им простейшей и безотказной. Когда я возразила, что эта махинация бессмысленна хотя бы уже потому, что она разрушит то, что желают сохранить,– семью, Анриетта, снисходительно улыбнувшись, поведала мне: все это разработано защитником Патрика, одним из 'душек-теноров' адвокатуры. Он ссылается на прецеденты, делает ставку именно на теперешнюю тенденцию – судьи весьма охотно обвиняют родителей в грехах детей – и, наконец, так уверен в выбранном им способе защиты, что прибыл из Парижа вместе с двумя моими невестками, откомандированными сюда в качестве послов; он теперь сидит в городе, в отеле, и ждет результатов наших переговоров.
