— быть может, целую жизнь.

Этим вечером Хироко не могла отпустить Питера, как и он ее, сегодня они слишком переволновались и, когда пришло время возвращаться к конюшням, оба выглядели непривычно молчаливыми и опустошенными. Такео понимал, как трудно будет Питеру расстаться с Хироко, но помочь влюбленным ничем не мог. Они вновь обнялись, а Так повернулся и ушел спать, оставив Питера и Хироко вдвоем еще на несколько минут.

На следующей неделе генерал Девитт с гордостью объявил, что переселение ста тысяч лиц японского происхождения из воинского округа номер один завершено. Десять тысяч японцев было собрано в Танфоране, и они абсолютно не представляли себе, что будет дальше.

К тому времени Питер уволился из Стэнфорда, но даже сражения при Коррегидоре и Мидуэе его не интересовали.

Он думал только о Хироко. Ему осталась всего неделя, и он хотел провести с ней все это время. К счастью, больше его никто не останавливал и не расспрашивал. Он оставлял машину далеко от ворот лагеря, приходил всегда пешком, с открытой улыбкой, не возбуждая лишних подозрений. Он не привлекал внимания к себе, а лейтенант теперь считал его приятелем. Питер ухитрялся проводить в лагере с Хироко по восемнадцать, а то и двадцать часов в сутки.

Когда никто не наблюдал за ней, Хироко гладила золотое колечко и вспоминала день свадьбы. Но как бы крепко они ни сжимали друг друга в объятиях, как бы часто ни говорили, что любят друг друга, страшная минута наступила — последний день, последняя ночь, последний час Вечером она долго лежала в объятиях Питера, глядя на звезды и думая, где он будет завтра. Утром Питер уезжал в Форт-Орд. У них не осталось слов к тому времени, как Питер проводил Хироко к конюшне, ставшей домом ей и ее родственникам. Все уже улеглись спать, но Так ждал пару, желая попрощаться с Питером, — к юноше он уже давно относился, как к брату.

— Береги себя, — хрипло сказал Питер Таку, едва сдерживая слезы, и они обнялись. Момент был слишком мучительным. — Скоро все кончится. Я напишу вам, как только буду на месте, — пообещал он, желая ободрить друга и не зная, как это сделать. За последние месяцы Такео заметно пал духом. Если бы не семья; — он давно отказался бы от борьбы.

— И ты будь осторожен, Питер, — ради всех нас.

Питер перевел взгляд на всхлипывающую Хироко. Она проплакала весь день и вечер. Она так старалась крепиться, но не могла, как не мог и сам Питер Он обнял Хироко, и они заплакали вместе.

— Я вернусь, Хироко, помни об этом. Что бы ни случилось, где бы ты ни оказалась, я найду тебя, когда кончится война.

— Я буду ждать, — с трудом, дрожа от слез, выговорила она. Несмотря на свою юность, она знала, что больше не сможет никого полюбить. Отныне и навсегда она принадлежала Питеру. — Я всегда буду вашей, Питер-сан, — повторила она слова брачной церемонии.

— Ради Бога, береги себя… я люблю тебя, — сказал он, в последний раз сжал ее в объятиях и поцеловал. Слезы смешались на его щеках.

— Гэнки-де гамбатте, — еле слышно сказала Хироко, постепенно овладевая собой. — Держитесь изо всех сил. — Недавно Питер узнал значение этой фразы и сейчас понял ее.

— И ты тоже, детка. Помни, как я тебя люблю.

— Я тоже люблю вас, Питер-сан, — отозвалась она и низко поклонилась. Питер медленно пошел прочь.

Он вышел из ворот, а Хироко еще долго стояла за оградой и смотрела ему вслед — пока он не скрылся из виду.

Помедлив еще немного, она вернулась в конюшню, легла не раздеваясь на солому, вспоминая о Питере и каждом мгновении, которое они провели вместе. Ей не верилось, что он уехал, а они остались, что это конец, а не начало. Она мечтала, что ее надежды сбудутся… Он должен вернуться, должен выжить… Лежа на соломе, она бормотала слова буддистской молитвы, и Такео старался не слушать ее.

Три недели после расставания с Питером стали самыми мучительными для Хироко. Каждый день ей приходилось браться за дела. Она стояла в очередях в кухню, но ела редко. Она убирала конюшню, помогала таскать бесчисленные ведра с водой. Нагрев воду, мылась — когда об этом напоминала Рэйко. Она играла с Тами, но мысли ее были далеко. Ее мечты, душа, жизнь устремлялись вслед за мужем. Никто даже не знал, что они с Питером поженились, считали его только другом семьи И ее хорошим знакомым. Только Рэйко что-то подозревала.

Она наблюдала за парой несколько недель и боялась, что Хироко не перенесет разлуки, — казалось, за время их встреч она срослась с Питером. Рэйко предложила девушке, чтобы чем-нибудь заняться, поработать в лазарете — там всегда требовалась помощь. Среди десяти тысяч человек находилось немало больных. Сестрам приходилось иметь дело с ангинами и простудами, травмами, расстройствами желудка, постоянными вспышками кори. Многих переселенцев мучил кашель, старики страдали от сердечных и легочных болезней, несколько раз в неделю требовалось проводить экстренные операции. Оборудования и медикаментов не хватало, зато в лагере оказались лучшие врачи и сестры из Сан-Франциско, выселенные вместе с остальными. Они не получили никаких привилегий и были вынуждены заниматься тяжелым трудом. Работа в лазарете помогала Хироко отвлечься от мрачных мыслей.

Несколько раз она получала вести от Питера. Он проходил подготовку в Форт-Диксе, но более Хироко ничего не удавалось узнать. Два его письма пришли совершенно черные от пометок цензоров. Все, что сумела прочитать Хироко: «любимая моя» — в начале письма и «я люблю тебя. Питер» — в конце. Хироко даже не могла догадаться, что было в остальном письме. Она тоже писала ему, удивляясь, не происходит ли то же самое с ее письмами.

В июле прошел день рождения Хироко и годовщина ее приезда в Штаты. Небольшой садик женщины в соседнем ряду конюшен принялся и начал расти, кто-то организовал кружки вязания и пения. В лагере проводились состязания по боксу и национальной борьбе сумо, собралось несколько футбольных команд. Детей постоянно старались развлечь и занять, женщины посещали религиозные организации. Однажды Хироко встретилась со старым священником, который тайно провел свадебную церемонию для нее и Питера. Она улыбнулась старику, тот поклонился, и они разошлись, не сказав ни слова.

До сих пор никто не знал, когда придется уезжать из Танфорана. Японцы слышали, что некоторых из них отправили в лагерь Манзанар на севере Калифорнии, но большинство остались на прежнем месте.

К концу августа немцы осадили Сталинград. Хироко подхватила дизентерию, которой успела переболеть половина лагеря. Она по-прежнему работала в лазарете, но лекарств не хватало, и день ото дня она худела, становясь все более хрупкой. Рэйко тревожилась, но Хироко уверяла ее, что все в порядке, а желудочные расстройства были таким обычным делом в лагере, что врачи не обращали на нее внимания. Но Рэйко тревожилась, видя, какая она бледная и молчаливая, хотя и не могла ничего поделать. Такео чувствовал себя не лучше. У него уже не раз покалывало в груди. Чаще всего он отмалчивался, но однажды был вынужден долго отлеживаться в конюшне. После отъезда Питера он совсем затосковал, не желая присоединяться ни к одному из кружков и клубов. Ему было одиноко, не находилось даже собеседников. Так замкнулся к себе и, кроме жены, изредка беседовал лишь с Хироко.

— Ты тоскуешь по нему, верно, детка? — однажды спросил он, и Хироко кивнула. С июня ей требовалось постоянно собираться с силами, чтобы хотя бы переставлять ноги. Без Питера жизнь потеряла всякий смысл. Хироко могла лишь слушать эхо своих воспоминаний и мечтать о будущем. Настоящее было пусто.

В сентябре Питер написал ей, что находится в Англии, что ходят слухи о предстоящем крупном наступлении и что он сообщит, как только его переведут в другое место. Хироко с надеждой спешила к почтовому ящику, но через несколько недель письма стали приходить все реже и реже. Хироко с ужасом гадала, доходят ли до Питера ее письма.

День за днем она приходила в лазарет, и сочетание монотонных действий и страха было убийственным. Никто в лагере не знал, удастся ли им остаться вместе с родными, не разлучат ли их даже с детьми. Но пока обстановка казалась мирной.

Рэйко случалось ассистировать при несложных хирургических операциях. Она была хорошей сестрой, врачи хвалили ей. Единственной трагедией была смерть десятилетнего мальчика во время операции