корчился от нестерпимой боли. Из раны на животе сочилась кровь. Панфилов присел на корточки и попытался заговорить с раненым.

– Где Романов? – тихо спросил он.

Террорист протяжно простонал.

– Ты слышишь меня? – предпринял вторую попытку Константин. – Где Романов, где ваш инструктор? И где отец Василий?

Глаза террориста закатились, он судорожно дернулся и замер.

В эту секунду над головой Константина затрещала автоматная очередь. И хотя Панфилов был предельно внимателен и сумел вовремя пригнуться, одна из пуль все же зацепила его левое плечо. Было ясно, что стрелял Романов. И он был ранен, иначе бы наверняка не промахнулся. Дабы убедиться в правоте своего предположения, Константин решил рискнуть. Выждав секунд тридцать, он рванул в дверной проем и увидел инструктора.

Романов сидел на полу, держась правой рукой за живот, а левой крепко сжимая автомат. Его напряженное лицо было покрыто капельками пота, он шевелил искусанными в кровь губами, словно пытался что-то сказать.

И тут произошло неожиданное – заметив Панфилова, Романов внезапно побледнел, затем ткнул ствол автомата себе под челюсть и нажал на спуск…

«Бог был не на вашей стороне, – совсем некстати вспомнились слова долговязого боевика. – Теперь с «Ангелами справедливости» покончено… Навсегда. Пожалуй, пора заняться и самим отцом Василием».

Константин отер рукавом вспотевшее лицо и огляделся. Затем вышел из комнаты и медленно, очень медленно двинулся по коридору. Он по очереди заглянул во все помещения, маленькие и большие, осмотрел все закоулки и подсобки. Спустя десять минут Константин понял, что в казарме, кроме него самого, нет ни одного живого человека. Отец Василий словно сквозь землю провалился.

«Неужели этот прохвост улизнул из лагеря в самом начале боя? Неужели он был заранее уверен, что его «ангелы» обречены на поражение?»

Это открытие почему-то неприятно поразило Константина – бегство отца Василия еще раз доказывало, что противник у него очень осторожный, хитрый и дальновидный.

«Глупости, – оборвал себя Панфилов. – Этот шарлатан скорее всего поддался панике. И если я потороплюсь, то смогу его догнать».

Константин мельком осмотрел свою рану и, убедившись, что она неопасна – пуля только содрала кожу, – перезарядил автомат. Выбрался из казармы, с наслаждением втянул в себя свежий лесной воздух и принялся размышлять – куда мог податься отец Василий?

«Бой длился минут двадцать. За это время вполне реально отмахать километра два. Только в какую сторону? На северо-запад, километрах в пятнадцати отсюда, – деревня. Туда отец Василий наверняка не сунется. Со всех остальных сторон эту заброшенную часть окружает лес. Так что выбор невелик – либо идти к людям, которые не очень-то доверяют чужакам, либо… Стоп! – вдруг приказал себе Константин. – А почему это я решил, что отец Василий опасается людей? Как раз наоборот. С его умением убеждать и втираться в доверие к первому встречному ему сам черт не страшен. Так что наверняка он подался в деревню».

От быстрой ходьбы отец Василий задыхался, но интуитивно чувствовал: если остановится, то вряд ли сможет заставить себя сделать еще шаг. Просто упадет в густую траву, раскинет руки, глянет на небо и мысленно пошлет своих «благодетелей» к чертовой матери. А заодно и всю эту затею с «Ангелами справедливости».

Ведь ему, собственно, с нее так ничего и не перепало. Хотя, если бы не он, ничего бы у них не вышло, это факт. Ведь его парни пахали, как волы, по существу, за гроши! Пару «косячков» в неделю да тарелка супа в день. А какие результаты выдавали? Только держись! И все благодаря его таланту! И чем все это закончилось?!

А деньги? Деньги, положенные на его имя в одном из швейцарских банков, – не в счет.

Отец Василий подозревал, что с его помощью хозяева получили гораздо больше, а ему достались жалкие крохи. Но деньги – ерунда. Сегодня они есть, завтра нет, а послезавтра опять есть. А вот жизнь у человека одна. И отец Василий прекрасно понимал, что его драгоценная жизнь в любую минуту может оборваться. Именно поэтому он, невзирая на усталость, постарался идти еще быстрее.

Отец Василий знал, что теперь он может надеяться только на себя. Его спасение в людях, которые жили совсем рядом. Пятнадцать километров, разве это расстояние?

В селе, стоявшем на отшибе, его и обогреют, и накормят, и уж точно не выдадут. Во всяком случае, он постарается, чтобы так и случилось. Он приложит все усилия, дабы убедить эту забитую деревенщину в собственной значимости. Да никому в голову не придет искать его там. Километра три он уже прошел, осталось еще четырежды по столько – и все, конец мучениям.

Неожиданно сзади треснула ветка, и отец Василий судорожно оглянулся. Несколько мгновений он осматривал кусты и, хотя не заметил ничего подозрительного, вытащил из кармана куртки пистолет. Расстрига никогда не любил, да и не очень-то умел обращаться с оружием и прихватил с собой пистолет так, на всякий случай. Но здесь, в глухом лесу, пистолет был весьма кстати. С ним отец Василий чувствовал себя спокойнее.

Куст орешника, откуда минуту назад донесся треск, ничем не отличался от своих собратьев – ветки не качались, листья почти не шелестели, разве что от ветра. Решив, что шум – не что иное, как слуховые галлюцинации, отец Василий двинулся дальше.

Он прошел несколько метров и вдруг почувствовал опасность.

Резко обернулся и увидел огромную тень, летящую прямо на него. В следующее мгновение он свалился на землю, тело пронзила нестерпимая боль, а во рту появился солоноватый привкус крови.

Отец Василий не сразу понял, кто этот человек, который секунду назад с молниеносной беспощадностью свалил его с ног. Лишь когда на запястьях расстриги защелкнулись наручники, он узнал нападавшего.

И тотчас услышал дикий душераздирающий вопль, а спустя мгновение понял, что это кричит он сам…

На следующий день, ближе к вечеру, в мастерской на Арбате раздался телефонный звонок.

Константин Панфилов ждал его, но ответил не сразу. Не спеша отхлебнул из чашечки крепкий, свежеприготовленный кофе, затянулся сигаретой и лишь затем снял трубку:

– Слушаю?

– Добрый вечер, – голос генерала Фалунчука звучал гораздо увереннее, чем сутки назад. – Ты не против, если я загляну к тебе в гости?

– Милости прошу.

Константин положил трубку, снова глубоко затянулся и посмотрел на часы. Затем взял пульт и нажал на кнопку. Из двух огромных колонок полилась музыка – проникновеннейший полонез Михала Клеофаса Огинского «Прощание с родиной», известный широкой публике просто как «Полонез Огинского».

«Что может быть приятнее этих божественных звуков? – подумал он и закрыл глаза. – Как здорово пить кофе, сидеть в мягком кресле и никуда не спешить. Можно расслабиться и подумать о чем-то приятном… В такие минуты не верится, что где-то в мире идет война, что люди способны убивать друг друга, что существуют ложь и ненависть, зависть и предательство… А ведь все это было, есть и будет. Хотелось бы верить, что рано или поздно все будут жить в любви и согласии. Но вряд ли мне повезет. Вряд ли я дождусь этого. В мире так много сильных людей, но куда меньше умных, честных и бескорыстных. Меня тоже нельзя назвать бескорыстным. Ведь за свою порой очень даже грязную работу я получаю немалые деньги…»

Размышления Панфилова прервал звонок в дверь.

Константин выключил музыку и бесшумной походкой направился в прихожую.

Генерал Фалунчук, грузно дыша, переступил порог мастерской:

– Никак не могу привыкнуть, что мне уже не сорок и даже не пятьдесят. Поднимаюсь в твой «скворечник» и, бывает, боюсь, что сердце не выдержит…

– Здравствуйте, генерал, – Константин с улыбкой протянул руку и, пожав прохладную ладонь Фалунчука, вдруг подумал, что и рукопожатие у генерала не такое уж и крепкое.

Фалунчук, словно прочитав мысли Панфилова, тяжело вздохнул: