записи и книги Исаака – для меня они были одно. В каковом преступлении я ныне добровольно винюсь и умоляю меня простить.

– Вы говорите так, будто мы видимся в последний раз! – вскричал Ньютон со слезами на глазах. – Я видел ваши терзания, читал в вашем сердце и простил вас давным-давно.

– Знаю.

– То, что вы сожгли, было по большей части пустым вздором. Здесь вы ничего такого не найдёте. И всё же теперь я бесконечно ближе к Великому магистерию.

– Знаю, что вы разрушили алхимию до основания, выстроили заново и изложили в книге под названием «Практика», которая станет для алхимии тем же, что «Математические начала» – для физики. И, возможно, вместе с новой экзегезой Фатио, новой философией Локка и новым христианством арианского толка ваших рассеянных по всех Англии последователей она должна составить некую новую совокупность, своего рода научный апокалипсис, в котором вся вселенная и вся история предстанут чистыми, как дистиллированная вода.

– Вы насмехаетесь над нами, рисуя всё так просто.

– Ах, значит, всё не так просто? Всё не произойдёт враз, одним махом?

– Не нам загадывать, как это произойдёт.

– Однако вы не спите пять ночей, приглядывая за работой, которую не решились доверить помощникам. Вы явно страдаете от ртутного отравления. Вы не признаёте, что это Великое делание, однако что ещё это может быть? Я не могу читать ваши мысли, Исаак, и не вправе требовать, чтобы вы раскрыли свои секреты, но я вижу, что вас постигла неудача. А если всё предполагалось объединить с теорией тяготения Фатио, то ошибочна и она.

– Прежде чем насмехаться над нашей работой, скажите, сэр, в чём победа Лейбница, – потребовал Фатио.

– Отличие Лейбница в том, что он не стремится к победе, а лишь к тому, чтобы избежать неудач. И я полагаю, что это более здравый подход к науке, нежели ваш, требующий всего или ничего. С годами я вижу, как новые люди приходят в Королевское общество, и думаю, что хотя натурфилософия началась с нашим поколением, она с ним не закончится. Не я один так рассуждаю. – Даниель поднёс к глазам лист, поднятый в кабинете Локка, и прочёл: – «Для моряка весьма полезно знать длину линя своего лота, хотя он не может измерить им всех глубин океана. Довольно с него и того знания, что линь достаточно длинен, чтобы достигнуть дна в таких местах, которые необходимы для определения направления и для предохранения от пагубных мелей»[32].

– Какой болван написал эту чушь? – вопросил Фатио.

– Мистер Джон Локк. И чернила на бумаге ещё не высохли, – отвечал Даниель.

– Уверен, он не собирался прилагать эти слова к Исааку Ньютону, – отвечал Фатио, быстро оправляясь от смущения.

– Полагаю, вы подразумевали «к Ньютону и Фатио», – сказал Даниель.

Ньютон и Фатио переглянулись. Даниель наблюдал за ними. Фатио смотрел с вкрадчивой нежностью, и Даниелю подумалось, что тот привык видеть во взгляде Ньютона ответную ласку. Однако сейчас его ожидания обманулись. Ньютон смотрел на Фатио не с любовью, а с каким-то пристальным любопытством, словно увидел нечто, доселе ускользавшее от его внимания. Даниелю, при всей неприязни к Фатио, стало настолько не по себе, что отвага начала его покидать.

– Я хочу рассказать вам историю о Роберте Гуке, – объявил он.

Это имя было в числе немногих, которые могли оторвать Исаака от скрупулезного изучения Николя Фатио де Дюийера. Он перевёл взгляд на Даниеля, и тот продолжил:

– До того, как приехать в Вулсторп, Исаак, я помогал ему ставить опыт. Мы расположили весы над колодцем и взвесили один и тот же предмет на поверхности, а затем тремястами футами ниже, чтобы проверить, будет ли разница. Как вы понимаете, Гук нащупывал закон обратных квадратов.

Исаак что-то быстро просчитал в уме и сказал:

– Наблюдаемой разницы не обнаружилось.

– Именно так. Гук был расстроен, но по пути домой придумал новый, более тонкий эксперимент, который так и не осуществил. Однако я о том, что мы тогда преуспели во многом, но потерпели крах в самом смелом из наших начинаний. Закончилась ли на этом натурфилософия? Отнюдь. Карьера Гука, Уилкинса или моя? Ни в коей мере. Напротив, это привело к их взлёту. Посему я не верю в апокалиптические предсказания касательно науки или общества. Хотя я тоже не сразу усвоил урок. Например, я ждал, что Славная революция всё преобразит, теперь же вижу, что кавалеров и круглоголовых сменили тори и виги, а война продолжается.

– И вы намерены провести некую параллель между неудачами Гука и перспективами нашего совместного труда? – с натужной весёлостью проговорил Фатио. – Полагаю, вы приспешничаете Лейбницу. Вот по крайней мере достойный оппонент! Он придумал анализ бесконечно малых позже нас с Исааком, но он хотя бы знает, что это такое! А ваш Гук – не более чем грязный эмпирик!

– Я приспешничаю Исааку Ньютону, моему другу на протяжении тридцати лет. Я страшусь за него, ибо вижу, что идеи его касательно натурфилософии и себя самого ошибочны. Он настолько выше нас всех, что уверился, будто несёт на плечах некое судьбоносное бремя и должен во что бы то ни стало привести натурфилософию к некой конечной точке омега. Его поддерживают в этом заблуждении некие льстивые прихлебатели.

– Вы хотите его вернуть! Вы хотите, чтобы Исаак отказался от решения, принятого в Троицын день 1662 -го!

– Нет. Я хочу, чтобы он повторил то же решение относительно вас, Фатио. Он отстранился от меня в шестьдесят втором. От Лейбница – в семьдесят седьмом. Теперь девяносто третий, и решается ваша участь.

– Я знаю всё, что произошло в шестьдесят втором и семьдесят седьмом. Исаак мне рассказал. Однако у нас всё иначе. Это настоящая, долгая, взаимная симпатия.

– Здесь вы правы, Николя, – сказал Исаак. – Однако вы не поняли. Даниель подводит разговор к совершенно иному.

– Что интересного может сказать мистер Уотерхауз? Он – писарь, секретарь.

– Довольно оскорблять Даниеля, – остановил его Исаак. – Он оказал нам любезность, подумав о нашем будущем, о котором мы сами не размышляли, будучи уверены в успехе. Однако Даниель прав. Мы потерпели неудачу. Наш линь недостаточно длинен, чтобы измерить глубины, на которые мы вышли. Надо остановиться и начать всё сначала. Нам потребуются время и деньги.

– Исаак, – сказал Даниель, – два или три года назад, прежде чем приступить к Великому деланию, которое только что завершилось, вы наводили справки у Пеписа, Роджера Комстока и других касательно места в Лондоне. С тех пор Тринити-колледж обеднел ещё больше и явно не способен давать надёжный доход. Я предлагаю вам Монетный двор.

Все в молитвенном молчании ждали, пока Исаак обдумает предложение.

– В обычных обстоятельствах должность эта не представляла бы интереса, – сказал он. – Однако Комсток в письмах туманно намекает на Великую перечеканку.

– Она станет вашим Великим деланием. И я не шучу. Ибо, возможно, это единственный способ извлечь философскую ртуть.

– Почему вы так говорите?

– Гук не нашёл закон обратных квадратов в колодце, потому что тот был недостаточно глубок для его целей и для его оборудования. Возможно, вы по той же причине не можете выделить философскую ртуть из золота.