разблагородным господам надо, чтобы кто-то выносил ночные горшки и (в бою) закрывал их от пуль.

– В-третьих?

– Her никакого в-третьих.

– Врёшь. Ты приоткрыл рот и поднял палец, а потом передумал.

– Ладно. В-третьих, Джон Черчилль – придворный, временами альфонс, модный хлыщ – лучший командир, какого я видел.

– Ясно.

– Хотя Ян Собеский тоже неплох. Впрочем… мне больно это признавать.

– Очевидно.

– Но это правда. И как отличному командиру ему хватило ума собрать вокруг несколько человек, которые и впрямь на что-то способны. Тебе, наверное, трудно поверить, но попомни мои слова – когда серьёзным толковым людям надо что-то сделать в реальном мире, всякие соображения этикета и традиций летят в помойку.

– Так он считал, что вы с Бобом на что-то годитесь в реальном мире?

– Доставлять приказы на поле боя.

– Он был прав?

– Наполовину.

– Один из вас оказался хорошим вестовым, а другой…

– Я не оказался плохим вестовым, я просто нашёл более разумный способ проводить время.

– Джон Черчилль дал тебе приказ, а ты отказался?

– Нет, нет, нет! Всё было не так. Ты следила за осадой Вены?

– Ещё бы! Ведь от исхода осады зависела моя девственность.

– Расскажи мне, что делал великий визирь.

– Рыл перед стенами одну траншею за другой, каждая следующая на несколько ярдов дальше предыдущей. Из самой дальней провёл подкоп под такую крепость, вроде наконечника стрелы…

– Называется равелин. Во всех современных крепостях такие есть, в том числе в Маастрихте.

– Не важно. Продвигался. И так далее.

– Все осады проводятся так. Включая маастрихтскую.

– Итак?

– К тому времени, как прибыла модная публика, всё рытье закончили. Траншеи и сапы выкопали. Пришло время штурмовать некое укрепление, которое сапёр правильно назвал бы люнетом, но очень похожее на равелин, который ты видела в Вене.

– Отдельная крепость.

– Да. Король Луй хотел, чтобы английские воины-джентльмены к концу были либо его должниками, либо покойниками, поэтому уступил им честь штурмовать люнет. Джон Черчилль и герцог Монмутский – ублюдок короля Карла – повели атаку и одержали победу. Черчилль самолично водрузил французский (как ни противно говорить) флаг на парапете захваченного укрепления.

– Потрясающе!

– Я сказал тебе, что когда-то он был очень значительным персонажем. Они спустились с изрытого траншеями гласиса, чтобы провести ночь в праздновании.

– Так тебе ни разу и не поручили доставить приказ?

– На следующий день я почувствовал, как земля переворачивается, и, взглянув на люнет, увидел, что пятьдесят французских солдат взлетели на воздух. Защитники Маастрихта подвели под люнет контрмину. Голландцы хлынули в пролом и ударили в штыки по тем, кто уцелел после взрыва. Казалось, они отобьют люнет и загубят славные достижения Черчилля и Монмута. Я был менее чем в десяти футах от Джона Черчилля, когда это случилось. Ни секунды не колеблясь, он бросился вперёд со шпагой в руке – ясно было, что мушкеты тут не помогут. Чтобы сберечь время, он бежал по верху – под огнём защитников города, на виду у всех историографов и поэтов, наблюдавших в усыпанные драгоценными камнями театральные бинокли из окон своих карет с расстояния, на которое не долетали пули и ядра. Я стоял, дивясь его глупости, пока не понял, что мой брат Боб бежит за ним следом.

– И?..

– И подивился Бобовой глупости. Сама посуди, в какое дурацкое положение он меня поставил!

– Ты всегда думаешь о себе.

– По счастью, передо мной появился герцог Монмутский и велел доставить сообщение ближайшей роте французских мушкетёров. Я побежал по траншее и нашел мсье д'Артаньяна, офицера, который…

– Перестань!

– Что?

– Даже я слышала о д'Артаньяне! Думаешь, я тебе поверю?

– Мне можно продолжать?

Вздох.

– Да.

– Мсье д'Артаньян – ты, похоже, не понимаешь, что он был вполне реальным человеком, а не только романтической легендой, – послал своих мушкетёров в атаку. Все мы с подозрительной отвагой двинулись на люнет.

– Потрясающе! – проговорила Элиза почти без иронии. Сперва она не поверила, что Джек действительно видел великого д'Артаньяна, но теперь увлеклась повествованием.

– Поскольку мы бежали не по апрошам, как сделали бы трусы, мы добрались до места сражения с той стороны, с которой голландцы не поставили достаточной обороны. Все мы – французские мушкетёры, английские ублюдки, альфонсы и бродяги-вестовые – добежали туда одновременно. Однако дальше надо было пробираться через брешь, в которую предстояло лезть по одному. Д'Артаньян добрался туда первым, преградил дорогу герцогу Монмутскому и в самой учтивой французской манере умолял его не лезть в опасный пролом. Монмут настаивал. Д'Артаньян согласился – но лишь с условием, что он, д'Артаньян, полезет первым. Так он и сделал, и ему прострелили башку. Остальные пробежали по его телу и одержали свою смешную победу, а я остался приглядеть за д'Артаньяном.

– Он был жив?!

– Нет, конечно. Его мозги разбрызгало по моей одежде.

– Ты остался стеречь его тело?..

– Вообще-то я положил глаз на его перстни.

У Элизы лицо стало такое, будто ей самой прострелили голову, причинив неведомой тяжести рану. Джек собирался перейти к более славной части повествования, однако Элиза упёрлась.

– Покуда твой брат рисковал жизнью, ты грабил убитого д'Артаньяна? В жизни не слышала ничего хуже.

– Почему?

– Это так… малодушно.

– Зря ты. Я был в большей опасности, чем Боб. Пуля пробила мне шляпу.

– И всё равно…

– Бой закончился. Перстни были размером с дверные ручки. Прославленного мушкетёра так и похоронили бы в перстнях – если бы кто другой не украл их раньше.

– Ты забрал их, Джек?

– Он надел их, когда был моложе и стройнее. Снять их было нельзя. Поэтому я уперся ногой в его поганую подмышку – не худшее место, в каком бывала моя нога, но близко к тому, – и потянул что есть силы, силясь перетащить перстни через наплывы жира, накопленного за годы распутства и пьянства, в то же время спрашивая себя, почему бы просто не отрезать пальцы к чертям собачьим… – Тут у Элизы стало такое лицо, будто она съела испорченную устрицу, и Джек торопливо продолжил: – И тут появляется – кто бы ты думала? – мой братец Боб с выражением праведного ужаса на физиономии, как у викария, который увидел, что служка дрочит в алтаре – или как у тебя сейчас, – в форме маленького барабанщика – с невероятно срочным посланием от Черчилля к одному из генералов короля Луя. Он останавливается, чтобы прочесть мне лекцию о воинской чести. «Ах, ты ведь сам не веришь в эту ахинею», – говорю я. «До сегодняшнего дня не верил, но если бы ты видел то, что видел сегодня я – те подвиги, которые совершили