Вода в его каюте доходила до колен, лампадка разбилась и потухла, оставив его в темноте.

– Милорд, – сказал молодой Шелтон, – не бойтесь, святые оберегают нас. Волны выбросили нас на отмель, и, как только прилив немного спадет, мы пешком доберемся до берега.

Прошел почти час, прежде чем море отступило от «Доброй Надежды», и людям удалось наконец пуститься в путь к берегу, смутно видневшемуся сквозь дымку падавшего снега. На прибрежном холме лежал небольшой отряд вооруженных людей, подозрительно следивших за движениями бредущих к берегу воинов.

– Им следовало бы подойти к нам и оказать нам помощь, – заметил Дик.

– Раз они к нам не идут, мы пойдем к ним сами, – сказал Хоксли. – Чем скорее мы доберемся до славного огня и сухой постели, тем лучше для моего несчастного лорда.

Но люди на холме внезапно вскочили, и град стрел полетел на потерпевших крушение.

– Назад! Назад! – крикнул лорд. – Ради бога, будьте осторожны! Не отвечайте им!

– Мы не можем драться! – воскликнул Гриншив, вытаскивая стрелу из своей кожаной куртки. – Мы промокли, мы устали, как собаки, мы промерзли до костей. Но, ради любви к старой Англии, объясните мне, зачем они с такой яростью обстреливают своих земляков, попавших в беду?

– Они приняли нас за французских пиратов, – ответил лорд Фоксгэм. – В эти беспокойные, подлые времена мы не можем охранять даже наши собственные берега, берега нашей Англии. Наши старые враги, которых еще не так давно мы побеждали на море и на суше, приезжают сюда, когда им вздумается, и грабят, и убивают, и жгут. Несчастная родина! Вот до какого позора мы дожили!

Люди на холме внимательно следили, как пришельцы поднимались на берег и как уходили в глубь страны между песчаными дюнами. Целую милю шли они за ними следом, готовые в любую минуту дать новый залп по усталым, измученным беглецам. Только когда Дику удалось наконец вывести своих спутников на большую дорогу и построить их в военном порядке, бдительные охранители английских берегов исчезли за падающим снегом. Они исполнили все, чего желали; они уберегли свои собственные дома и фермы, свои собственные семьи и свой скот, и их нисколько не беспокоила мысль, что французы разнесут огонь и кровь по другим деревням и селам английского королевства.

Дик вышел на большую дорогу недалеко от Холивуда, милях в девяти-десяти от Шорби-на-Тилле; убедившись, что их больше не преследуют, оба отряда разделились. Слуги лорда Фоксгэма понесли своего раненого господина в большое аббатство, где было безопасно и спокойно; когда они исчезли за густой завесой падающего снега, у Дика осталась дюжина бродяг – все, что уцелело от его добровольческого отряда.

Многие из них были ранены; все до одного были взбешены неудачами и выпавшими на их долю трудностями; слишком голодные и слишком озябшие, они не решались открыто бунтовать и только ворчали да угрюмо поглядывали на своих главарей. Дик роздал им все, что было у него в кошельке, ничего не оставив себе, и поблагодарил за храбрость, хотя по правде говоря, гораздо охотнее выбранил бы их за трусость. Несколько смягчив этим впечатление от длительных неудач, он отправил их группами и поодиночке в Шорби, в «Козла и волынку».

Под влиянием всего виденного на борту «Доброй Надежды» он оставил при себе только Лоулесса. Снег падал не переставая и все застилал вокруг, точно слепящее облако; ветер постепенно стихал и наконец исчез совсем; весь мир казался обернутым в белую пелену и погруженным в молчание. Среди снежных сугробов легко было сбиться с пути и завязнуть. И Лоулесс, шагая впереди, вытягивал шею, как охотничья собака, идущая по следу, изучал каждое дерево, внимательно вглядывался в тропинку, словно вел корабль по бурному морю.

Пройдя лесом около мили, они подошли к роще корявых высоких дубов, возле которой скрещивалось несколько дорог. Это место нетрудно было узнать даже в такую погоду. И Лоулесс был, видимо, рад, что нашел его.

– А теперь, мастер Ричард, – сказал он, – если ваша гордость не помешает вам стать гостем человека, который не родился джентльменом и которого даже нельзя назвать хорошим христианином, я могу предложить вам кубок вина и добрый огонь, чтобы обогреть свои косточки.

– Веди, Уилл, – ответил Дик. – Кубок вина и добрый огонь! Ради этого я согласен идти куда угодно!

Лоулесс, раздвигая оголенные ветви, решительно зашагал вперед и скоро дошел до пещеры, на четверть засыпанной снегом. Над входом в пещеру рос громадный бук с обнаженными корнями. И старый бродяга, раздвинув кусты, исчез под землей.

Когда-то могучий ураган почти выдернул громадный бук из земли вместе с большим куском дерна; под этим буком старый Лоулесс и выкопал себе лесное убежище. Корни служили ему стропилами, кровлей был дерн, стенами и полом была мать-сырая земля. В одном углу находился очаг, почерневший от огня, в другом стоял большой дубовый ящик, крепко окованный железом; только по этим предметам и можно было догадаться, что здесь человеческое жилище, а не звериная нора.

Несмотря на то что вход в пещеру и пол ее были засыпаны снегом, в ней оказалось гораздо теплее, чем снаружи; а когда Лоулесс высек искру и сухие сучья засверкали и затрещали в очаге, стало уютно, как дома.

Со вздохом полнейшего удовлетворения Лоулесс протянул свои широкие руки к огню и вдохнул в себя запах дыма.

– Вот, – сказал он, – кроличья нора старого Лоулесса. Молю небо, чтобы собаки не пронюхали ее! Много я бродил по свету с тех пор, когда впервые удрал из аббатства, утащив золотую цепь и молитвенник, которые продал за четыре марки. Став паломником и пытаясь спасти свою душу, я побывал в Англии, во Франции, в Бургундии и в Испании; побывал и на море, а море – никому не родина. Но настоящее мое место, мастер Шелтон, только здесь. Здесь моя родина – вот эта нора в земле! Идет ли дождь, ветрено ли, апрель ли, когда поют птицы и цветы падают на мою постель, или зима, когда я сижу наедине с добрым кумом- огнем и малиновка щебечет в лесу, – здесь и моя церковь, и мой рынок, и моя жена, и мое дитя. Сюда я возвращаюсь, и здесь, молю святых, я хотел бы умереть.

– Ты прав. Здесь теплый уголок, – ответил Дик, – и приятный, и хорошо скрытый.

– Да, он скрыт хорошо, и это самое главное, – подхватил Лоулесс, – ибо сердце мое разбилось бы, если бы его нашли. Вот здесь... – сказал он, роя крепкими пальцами песчаный пол, – здесь мой винный погреб, и вы сейчас получите флягу превосходной крепкой браги.

И действительно, покопав немного, он вытащил большую кожаную бутыль, на три четверти наполненную крепким, душистым элем. Выпив друг за друга, они подбросили топлива в огонь, и пламя снова засверкало. Они легли и вытянули ноги, наслаждаясь блаженным теплом.

– Мастер Шелтон, – заметил бродяга, – за последнее время у вас были две неудачи. Похоже, что вы потеряете девушку, – правильно я говорю?

– Правильно, – ответил Дик, кивнув головой.

– А теперь, – продолжал Лоулесс, – послушайте старого дурака, который почти всюду побывал и почти все повидал. Слишком много вы исполняете чужих поручений, мастер Шелтон. Вы трудитесь ради Эллиса; но Эллис мечтает только о смерти сэра Дэниэла. Вы трудитесь ради лорда Фоксгэма... Впрочем, да хранят его святые, у него, без сомнения, хорошие намерения. Однако лучше всего трудиться ради себя самого, добрый Дик. Ступайте к своей девушке. Ухаживайте за ней, а то как бы она не забыла вас. Будьте наготове и, когда представится случай, вскакивайте вместе с ней в седло.

– Ах, Лоулесс, да ведь она же находится в доме сэра Дэниэла! – сказал Дик.

– Ну что ж, мы пойдем в дом сэра Дэниэла, – ответил бродяга.

Дик удивленно посмотрел на него.

– Нечего удивляться, – сказал Лоулесс. – Если вы мне не верите на слово, взгляните сюда.

И бродяга, сняв с шеи ключ, открыл дубовый сундук; порывшись, он вынул из него сначала монашескую рясу, потом веревочный пояс и наконец громадные четки, такие тяжелые, что ими можно было действовать, как оружием.

– Вот, – сказал он, – это для вас. Надевайте!