– Тебе и карты в руки, Роман Сергеевич.

– Откровенно говоря, я даже за исход первого этапа опасаюсь. Надо бы вместе с Романчуком и Трошиным послать нашего человека, подстраховаться. Я им обоим не доверяю.

– Кого пошлешь?

– Фроликова, своего заместителя.

– Хорошо, – согласился Сапронов. – Пусть едет в Москву. Только... Текущие дела от этого не пострадают?

– Я справлюсь.

– По Кинелеву есть что-нибудь новое?

– Есть, и немало, – кивнул Груднев. – Поступили документы из хозяйственного управления и отдела капстроительства. Папка на нашего уважаемого председателя уже начинает распухать от бумаг.

– Где документы?

– У меня в сейфе. Можете не опасаться, Николай Михайлович, с ними все в порядке, а ключ я всегда ношу при себе.

– Дубликата нет?

– Единственный экземпляр, – Груднев достал из кармана связку ключей и продемонстрировал их Сапронову. – Вот он, самый длинный.

– Документам ходу не давай. Даже если Романчук будет интересоваться, говори, что, мол, ничего нового.

– Вы имеете в виду старшего?

– Да, Анатолия Викторовича.

– Будем вести собственную игру?

– Нельзя упускать такой шанс. Они оба у нас в руках и, похоже, не подозревают об этом. Нам бы еще хорошенько копнуть Фонд развития города.

– Да, там много интересного. Деньги для строительства особняка Кинелева проходят именно через этот фонд, а директор его – Анатолий Викторович Романчук. Сейчас за растрату бюджетных средств не по назначению можно сильно загреметь. Жаль, у меня в этом фонде своих людей нет, а то бы мы все окружение Кинелева в ежовые рукавицы взяли. У них у всех рыльца в пушку – там и начальник финансового отдела Фридман замешан, и Маркелов – директор отделения «Промстройбанка» – и еще кое-какие фигуры... Перед выборами немного попритихли – не знали, чем дело кончится, а потом, когда стало ясно, что все остается по-прежнему, лавочка опять заработала.

– На Лукьянова что-нибудь удалось найти?

– Пока ничего... Ну если не считать мелких нарушений, связанных со злоупотреблением служебным положением.

– Документами подтверждено?

– Если очень постараться, можно найти и документы...

– Ты эту тему из вида не выпускай, Роман Сергеевич. Нам против городского прокурора тоже факты необходимы. Мы же не знаем, что ему известно о наших делах. Человек он вроде бы наш, но ведь в душу ему не заглянешь. А чужая душа, сам понимаешь, потемки. У прокурора в руках власть немалая. Как он ее употребит – одному богу известно. Вон Бирюков, прежний городской прокурор, сколько забот нам доставил?.. А казалось, крепко в руках его держали за бытовое пьянство.

– Понимаю, Николай Михайлович.

– Понимаешь? Действуй! И поменьше самодеятельности. В разумных рамках инициатива – вещь, конечно, полезная. Но мы занимаемся слишком серьезными делами, чтобы пускать все на самотек. Приходи ко мне, советуйся, благо сидим в одном здании.

– Николай Михайлович, все-таки оперативное руководство предполагает самостоятельность. Я бы хотел, чтобы мне больше доверяли.

Сапронов хмыкнул.

– Доверяй, но проверяй, – нравоучительно сказал он, заканчивая разговор. – Мы с тобой в одной лодке, Роман Сергеевич. Даст она крен в ту или другую сторону – воды наберет столько, что и утонуть недолго. Ты ведь не хочешь на дно пойти? А?

– Вместе плывем, вместе и тонуть будем...

– Типун тебе на язык...

В приемном покое крупной московской больницы стоял чуть ли не базарный шум.

Симпатичная молодая докторша в белоснежном накрахмаленном халате терпеливо уговаривала группу граждан, столпившихся у ее окошечка:

– Извините, но я не могу вас пропустить, не положено.

Граждане, – а их было человек восемь, – все в одинаковых коротких дубленых куртках с букетами цветов в руках – по-восточному эмоционально возмущались:

– Как – не положено? У вас же сегодня приемный день.

– Ну и что? Приемный или неприемный – это не имеет никакого значения. В палату реанимации посетителей вообще допускать запрещено.

Но гости, горячие кавказские парни, не сдавались. Продолжая возмущаться, толпились у окошка и совали туда букеты умопомрачительных красных роз.

– Вах, дэвушка, посмотри, какие замечательные цветы! Разве они тебе не нравятся?

– Допустим, нравятся. Ну и что? – улыбнулась она.

Почувствовав слабину в ее поведении, кавказцы усилили напор.

– Возьми, возьми себе этот букет! Разве он не прекрасен? Как он подходит к твоим глазам! Возьми букет, только пропусти нас!

– Ну я же вам сказала, – снова заупрямилась девушка, – что туда не положено, запрещено правилами.

– Девушка, какой ты злой!.. Наш друг лежит в этой палате савсэм один. Ему так тяжело, ему требуется поддержка, а ты здесь такой молодой, красивый бюрократ...

За окошком приемного отделения появилась строгая дама, тоже в белоснежном халате и, поправляя очки на некрасивом, полнеющем лице, спросила с металлом в голосе:

– Что здесь происходит?

– Вот, – начала оправдываться молодая докторша, – объясняю я им, что в палату реанимации пропустить никого не могу. А они слушать ничего не хотят.

– Есть правила, мы понимаем, – снова загалдели гости. – Но из каждого правила есть исключения. Правда, дэвушки? Ми ведь савсэм ненадолго... Нам только взглянуть на друга и оставить наши маленькие подарки...

– Правила для всех одни: пациент, который находится в палате реанимации, нуждается в тишине и покое.

Дальнейшие переговоры ни к чему не привели, и тогда кавказцы стали шумно требовать встречи с главным врачом больницы.

– Главный врач занят, – ответила строгая дама, не желая уступать, однако, заметив, что несмотря на запрет, кавказцы готовы двинуться с цветами по коридору, дама воскликнула: – Хорошо-хорошо! Если вы так настаиваете, я сама передам ваши подарки. Как фамилия пациента?

– Кучуберидзе. Валерий Тенгизович.

– Кучуберидзе?.. – Дама проверила фамилию по журналу и наконец кивнула. – Да, он в палате реанимации со вчерашнего дня.

– Как там наш дорогой Валерий Тенгизович?

– Нужно сходить, узнать.

Дама вышла из-за стеклянной двери приемного отделения и стала принимать букеты цветов, которые совали ей кавказские гости. Затем они отошли в сторону, к окну, и стали терпеливо ждать, негромко переговариваясь между собой.

В это время невысокий, крепко сложенный молодой человек в кожаной куртке и черной спортивной шапочке подошел к окошку приемного отделения и поинтересовался у девушки: