ловящая на лету мух, и не в переносном, а в буквальном смысле прикусил себе язык. Розовый ошметок мяса упал прямо на остекленевший глаз Креня, придавленного тушей приятеля.

Сообразив, что идет крутая разборка, худой и смуглый сутенер завопил, пряча голову под подушку:

– Не стреляйте, блин, не стреляйте!..

Самым стойким оказался белобрысый Батон. Его череп, массивный, как у человекообразной обезьяны, выдержал удар, а сотрясение мозга ему, по-видимому, не грозило по причине слишком малого количества серого вещества. Распрямившись, словно пружина, Батон ринулся на Святого, не обращая внимания на наведенный ствол.

– Урою, пидор гнойный! – зарычал сутенер, пошедший ва-банк.

Святой не стал устраивать показательных выступлений. Он взмахнул ружьем, держа его, как дубинку, за ствол, и, вложив в удар достаточно силы, опустил приклад на левый висок строптивого сутенера.

Раздался глухой и отрывистый крик. Прижимая обе руки к разбитой голове, Батон упал на колени. Изо рта и носа верзилы ручьем хлынула кровь. С брезгливой осторожностью Святой, схватив его за белесые патлы, заглянул в обезображенное гримасой боли лицо нападавшего.

– К тебе не Красный Крест пришел! Не строй из себя шизофреника, а то схлопочешь такую примочку…

Прервав тираду, он передумал, переместил руки на уши скрежещущего зубами верзилы и, выставив колено, несколько раз приложил к нему рожу громилы. Нос Батона превратился в фонтанирующий малиновым сиропом поросячий пятачок, а что стало с зубами и скулами, мог сказать только хирург.

– Перейдем к тебе! – Абсолютно спокойный Святой сел на край дивана и приподнял подушку.

– Не стреляй, братан! Бабки возьми!.. – Скорчившийся в позе внутриутробного эмбриона торговец по кличке «Крень» червяком извивался на диване.

– Кто из вас Донор? – взяв за шею ноющее ничтожество, спросил Святой.

Худой невнятно всхлипывал, давясь слезами и слюной. Приставленный к виску ствол не дал нужного результата. Свернувшись калачиком, парень засовывал голову между коленками, точно в пояснице у него не хватало хрящей и позвонков.

Наблюдавший за всем этим Гуляй процедил:

– Йога… Он ничего не скажет. Полный клин. Надо кого-то из этих двоих в ванне отмачивать. Может, расколются.

Святой и сам понимал, что перестарался, отделав под орех в течение нескольких секунд лежавших пластом противников, пригодных скорее для анатомических исследований, чем для добывания информации.

– Будем работать с тем, что имеется! – вздохнул Дмитрий, приподнимая за плечи парня с отвисшей челюстью. – Так кто из вас Донор? – прокричал он, пытаясь прорваться сквозь пелену животного страха, опутавшего мозг сутенера.

Ответом было нечленораздельное мычание.

Суммировав источаемые глоткой Чахлого звуки, Святой понял, что разыскиваемого подлеца среди этой троицы нет.

– А где он? – пристукнув допрашиваемого прикладом по затылку, поинтересовался Святой.

– В… сауне…

– Какой сауне? Адрес!

– Профилакторий шарикоподшипникового завода… Ап…па…ра…туру монтируют… – Чахлый сдавал шефа со всеми потрохами. – Камеры… для съемки… Туда какой-то тузяра на помывку с… б… подкатит. Братва его «заказала»…

Гуляй и Святой переглянулись. Наводка была конкретной. Парализованный страхом сутенер на ложь не был способен.

Неожиданную инициативу проявила пребывавшая в объятиях бывшего спецназовца и до сих пор покорная Морковка. Она яростно зажестикулировала, сигнализируя о готовности пойти на сотрудничество.

– Ребятки, я укажу на Донора! Только ничего со мной не делайте! – стенала Морковка, и дешевые пластмассовые клипсы в ее ушах тряслись в такт истеричным всхлипываниям.

Отпущенная Гуляем, она кулем осела на пол. Право решать принадлежало Святому.

– Забираем красотку! – угрюмо буркнул он, окидывая взглядом зал, где еще не так давно царил уют и стерильная чистота, на которой была помешана Ирина Василенко.

Квартира, превращенная в отстойник для дерьма, вроде корчившихся сутенеров, напоминала разоренное семейное гнездо, в которое никогда не вернется счастье.

– Что с недоносками? В расход? – с ленцой поигрывая снятым с предохранителя пистолетом, спросил Гуляй, попутно ткнув тушу белобрысого носком кованого армейского ботинка.

Казавшиеся безжизненными тела вдруг зашевелились и начали расползаться, как тараканы на кухне, когда неожиданно вспыхивает свет.

– Оклемались, сучары! – радостно-удивленно воскликнул экс-сержант. – А ну, под стену! Руки за голову, ноги на ширину плеч, смертнички вы мои… – гаркал Гуляй, подгоняя пинками сутенеров.

В этой картине было что-то отвратительное, словно скопированное с кадров кинохроники Второй мировой войны. Так, с руками на затылке выстраивались заложники перед расстрелом или во время массовых облав.

Затравленно-обреченно озираясь, сутенеры даже не стонали, только сипло и прерывисто дышали, как загнанные лошади. От них дурно пахло испражнениями и кисловатым запахом крови.

– Гуляй, объясни, что ребятки должны убраться из квартиры навсегда. Но они уйдут сами, а не уедут в труповозке… Не марайся, Владимир, кровью. Никаким порошком не отстираешься!

Святой помог подняться похожей на разложившегося мертвеца проститутке. Косметика, размытая слезами, десятками ручейков прорезала глубокие овраги в слое пудры, помада расползлась багровым пятном от носа до подбородка. Такой грим не придумал бы и самый первоклассный гример, поднаторевший в создании персонажей для фильмов ужасов.

Святой отвел девушку в ванную. Морковка, намылив лицо, смыла боевую раскраску и сорвала мохнатые накладные ресницы. Без этой штукатурки она смотрелась как простодушная деваха, любящая полузгать подсолнухи на скамеечке у деревянного домика в провинциальном городке.

Святой подал девушке нечто, отдаленно похожее на полотенце:

– Тебя как звать-то?

– Морковка!

– А по-человечески?

Проститутка, промокая остатки влаги, тихо сказала:

– Татьяна.

– Ну, Танюша, взялась за гуж, не говори, что не дюж. Поехали в парилку. Разомнем косточки с Донором, – со зловещей веселостью произнес Святой, приобняв путану за талию.

Они вышли в коридор. У дверного проема Морковка споткнулась, непроизвольно повернув голову на дикий крик. Там творил расправу Гуляй. Методично, с размахом форварда, пробивающего одиннадцатиметровый, экс-сержант гвоздил ногой по половым органам стоявших враскорячку сутенеров.

– По колокольчикам! – приговаривал Гуляй, проводя экзекуцию.

Очередная жертва сползала, царапая ногтями стену.

– Не портить обоев… По бубенчикам! – шипел он, переходя к следующему.

Запретив девице смотреть на карательную акцию – жестокую, но необходимую, Святой укутал ружье в джинсовую куртку.

С кульком под мышкой он и стискивавшая зубы, чтобы не заскулить, Морковка спускались на лифте. Рядом с ними в узкой коробке кабины, спрятавшись за спину матери, ехала непоседа-малышка лет шести- семи в бейсбольной шапочке с повернутым назад по моде козырьком. Мать старательно изображала равнодушное безразличие к спутникам, а наблюдательный ребенок, разглядев в прорехе свертка вороненый ствол, тонко пропищал:

– Мамочка, а у дяди ружье!