доктору Слопу.

Мать бросилась вниз, а отец продолжал читать раздел так: *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    * — Превосходно, — сказал отец — *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    * — ну что ж, если это имеет свое удобство… — и не затрудняя себя ни на минуту решением вопроса, евреи ли переняли его от египтян или египтяне от евреев, — он встал, потер два или три раза ладонью по лбу, как мы это делаем, чтобы стереть следы озабоченности, когда нагрянувшая беда оказалась легче, чем мы опасались, — закрыл книгу и спустился вниз. — Ну что ж, — сказал он, называя на каждой ступеньке, когда ставил на нее ногу, одно за другим имена великих народов, — если египтяне, — сирийцы, — финикияне, — арабы, — каппадокийцы, если его совершали обитатели Колхиды и троглодиты[269], если ему подверглись Солон и Пифагор, — то почему же не Тристрам? — С какой стати буду я волноваться по этому поводу?

— Дорогой Йорик, — сказал с улыбкой отец (ибо Йорик нарушил построение, опередив дядю Тоби в узких дверях и первым войдя в гостиную), — нашему Тристраму, я вижу, очень трудно дается исполнение религиозных обрядов. — Никогда еще, кажется, сыновья евреев, христиан, турок или других неверных не были в них посвящены так неуклюже и неряшливо. — Но ему от этого не хуже, надеюсь, — сказал Йорик. — Уж не иначе, — продолжал отец, — как черт со всей адской братией резвились в какой-нибудь части эклиптики, когда образован был этот мой отпрыск. — В этом деле вы лучший судья, чем я, — отвечал Йорик. — Лучше всего, — сказал отец, — об этом знают астрологи; — аспекты в 120 градусов и в 60 градусов сошлись вкось — или противостоящие им части эклиптики не совпали, как бы надо было, — или же владыки (как их называют астрологи) играли в прятки, — словом, вверху или внизу у нас творилось что-то неладное.

— Очень возможно, — отвечал Йорик. — Но ребенку-то от этого не хуже? — воскликнул дядя Тоби. — Троглодиты говорят, что не хуже, — отвечал отец. — А ваши богословы, Йорик, что говорят нам… — По- богословски? — переспросил Йорик, — или в качестве аптекарей[270]? — государственных людей[271]? — или прачек[272]?

— Не могу вам сказать с уверенностью, — отвечал отец, — но они говорят нам, братец Тоби, что это ему на пользу. — При условии, — сказал Йорик, — если вы его пошлете путешествовать в Египет. — Благом этим он насладится, — ответил отец, — когда увидит пирамиды.

— Право, каждое ваше слово, — проговорил дядя Тоби, — для меня звучит по-китайски. — Желаю, чтоб так оно было для половины человечества, — сказал Йорик.

— Ил[273], — продолжал отец, — обрезал однажды утром всю свою армию. — По решению полевого суда? — вскричал дядя Тоби. — Хотя ученые, — продолжал отец, — оставив без внимания вопрос дяди Тоби и обращаясь к Йорику, — сильно расходятся по вопросу, кто такой был Ил; — одни говорят, что Сатурн, — другие, что высшее существо, — а третьи, что всего только бригадный генерал под начальством фараона Нехаю.

— Кто бы он ни был, — сказал дядя Тоби, — не знаю, каким воинским уставом он мог бы это оправдать.

— Диспутанты, — отвечал отец, — приводят в пользу этого двадцать два различных основания; — правда, другие, притупившие свои перья защитой противоположного мнения, показали несостоятельность большинства из них. — Но опять-таки лучшие наши богословы-полемисты — Как бы я желал, — сказал Йорик, — чтобы в нашем королевстве не было ни одного богослова-полемиста; — одна унция практического богословия стоит целого корабельного груза пестрых товаров, вывезенных к нам их преподобиями за последние пятьдесят лет. — Будьте так добры, мистер Йорик, — проговорил дядя Тоби, — скажите мне, что такое богослов-полемист. — Лучшее, что я когда-либо читал, капитан Шенди, — отвечал Йорик, — это описание двух таких богословов в рассказе о единоборстве между Гимнастом и капитаном Трипе[274]; оно у меня в кармане. — Я бы с удовольствием послушал, — просительно проговорил дядя Тоби. — Извольте, — сказал Йорик. — Однако там, за дверью, меня поджидает капрал, — и я знаю, что описание боя доставит бедняге больше удовольствия, чем ужин, — так, пожалуйста, братец, позвольте ему войти. — От всего сердца, — сказал отец. — Трим вошел, вытянутый в струнку и счастливый, как император; когда он затворил дверь, Йорик вынул книгу из правого кармана своего кафтана и стал читать, или сделал вид, что читает, следующее:

— «Услышав эти слова, многие из бывших там солдат ужаснулись и отступили назад, оставив место для нападающей стороны; все это Гимнаст хорошенько приметил и намотал себе на ус. И вот, сделав вид, будто он слезает с коня, он свесился на левый его бок, ловко переменил ногу в стремени (с помощью своей короткой шпаги), нырнул вниз, взметнулся в воздух и стал обеими ногами на седло, повернувшись задом к голове лошади. — Дела мои (сказал он) идут шиворот-навыворот. — Затем, не двигаясь с места, он подскочил на одной ноге и, сделав полный оборот влево, оказался в прежнем положении, точка в точку. — Гм, — сказал Трипе, — я этого делать сейчас не стану, — у меня есть на то причины. — Скверно, — сказал Гимнаст, — я сплоховал, — сейчас повторю этот прыжок по-другому. — Сказав это, он с изумительной силой и ловкостью сделал прыжок, как прежде, но только с поворотом направо. Потом он оперся большим пальцем правой руки о луку седла и всем корпусом поднялся на воздух, поддерживая тело мускулами и сухожилиями большого пальца; в таком положении он стал вращаться, описав три полных круга. На четвертый раз он опрокинулся всем корпусом и перекувырнулся, ни до чего не касаясь, затем выпрямился между ушей лошади, поддерживая тело на воздухе большим пальцем руки, сделал в таком положении пируэт и, хлопнув правой ладонью посередине седла, перекинулся на круп коня и сел на него…»

(— Это нельзя назвать боем, — сказал дядя Тоби. — Капрал отрицательно покачал головой. — Имейте терпение, — сказал Йорик.)

«Тут (Трипе) занес правую ногу поверх седла, оставаясь все же en croupe[275]. — Однако, — сказал он, — лучше мне сесть в седло, — и с этими словами, упершись в круп лошади большими пальцами обеих рук, мигом перекувырнулся в воздухе и очутился в нормальном положении между луками седла; затем сделал прыжок в воздух и стал на седле, сдвинув ноги; в этой позе он завертелся мельницей и проделал еще более сотни трюков». — Помилуй боже! — воскликнул Трим, потерявший всякое терпение, — меткий удар штыком лучше всех этих фокусов. — Я тоже так думаю, — отвечал Йорик. — —

— А я другого мнения, — проговорил отец.

— Нет, я думаю, что не сказал ничего такого, — возразил отец в ответ на вопрос, который позволил себе задать Йорик, — не сказал в Тристрапедии ничего такого, что не было бы столь же ясно, как любое положение Эвклида. — Подай-ка мне, Трим, вон ту книгу с моего бюро. — Я уже не раз собирался, — продолжал отец, — прочитать ее вам, Йорик, и моему брату Тоби; признаться, меня даже немного мучит совесть, что я так долго откладывал. — Хотите, прочтем сейчас одну-две коротеньких главы, — одну-две главы после, когда представится случай, и так далее, пока не дойдем до конца? — Дядя Тоби и Йорик