— А я, ей-богу, видел, как из него идет кровь, — отвечал часовой.
— Как жаль, — воскликнул кривоногий барабанщик, — что мы его не потрогали!
В то самое время, когда происходил такой спор между часовым и барабанщиком, — тот же вопрос обсуждался трубачом и женой его, которые как раз подошли и остановились посмотреть на проезжавшего чужеземца.
— Господи боже! — Вот так нос! Длинный, как труба, — сказала трубачова жена.
— И из того же металла, — сказал трубач, — ты только послушай, как он чихает!
— Сладкогласно, как флейта, — отвечала жена.
— Настоящая медь! — сказал трубач.
— Ничего подобного! — возразила жена.
— Повторяю тебе, — сказал трубач, — что это медный нос.
— Я этого так не оставлю, — сказала трубачова жена, — не лягу спать, пока не потрогаю его пальцем.
Мул чужеземца двигался так медленно, что чужеземец слышал до последнего слова весь спор не только между часовым и барабанщиком, но также между трубачом и его женой.
— Ни в коем случае! — сказал чужеземец, опуская поводья на шею мула и скрещивая на груди руки, как святой (мул его тем временем продолжал плестись тихонько вперед). — Ни в коем случае! — сказал он, возводя глаза к небу, — несмотря на все клеветы и разочарования — я не в таком долгу перед людьми — — чтобы представлять им это доказательство. — Ни за что на свете! — сказал он, — я никому не позволю прикоснуться к моему носу, пока небо дает мне силу. — Для какой надобности? — спросила жена бургомистра.
Чужеземец не обратил внимания на бургомистрову жену, — он творил обет святителю Николаю; сотворив его, он расправил руки с такой же торжественностью, как скрестил их, взял поводья в левую руку и, засунув за пазуху правую с висевшей на ее запястье короткой саблей, поехал дальше на своем муле, еле волочившем ноги, по главным улицам Страсбурга, пока случай не привел его к большой гостинице на рыночной площади, против церкви.
