Чуть попозже вам тоже представится возможность нагрузить тачку или волокушу. Здорово, правда? Всё это добро в вашем распоряжении, потому что принадлежит в равной мере всем нам!

– Всем нам? – переспросил Мэллори.

– Конечно. Всем товарищам.

– А как насчёт него? – Мэллори указал на негра.

– Ты про моего слугу Юпитера? – недоумённо сморгнул маркиз. – Конечно же, Юпитер тоже принадлежит всем нам! Мой слуга служит не только мне, но и общему делу. – Он снова подтёр обильно текущий нос. – Пошли.

Горы награбленного превратили организованный по науке пакгауз в чудовищное крысиное гнездо. Следуя за маркизом, братья Мэллори и Фрейзер пробирались по отмелям битого хрусталя, лужам растительного масла, закоулкам, усыпанным скорлупой земляных орехов.

– Странно, – пробормотал маркиз, – в последний раз здесь было полно товарищей…

В глубине склада барахла было поменьше, зато здесь стоял печатный станок, скрытый от глаз эверестами газетной бумаги. Внезапно из-за этого заграждения мортирным ядром вылетела увязанная пачка свежеотпечатанных плакатов; она шлёпнулась оземь в каком-то футе от проворно отскочившего маркиза.

Сквозь грохот печатного станка прорезался чей-то высокий, пронзительный голос.

Через несколько секунд Мэллори увидел, что дальняя часть склада превращена в импровизированный лекционный зал. Школьная доска, стол, заставленный лабораторной посудой, и кафедра – всё это довольно неустойчиво балансировало на помосте из плотно составленных ящиков. Молчаливые слушатели – их тут было десятков пять-шесть – сидели на дешёвых разномастных стульях.

– Так вот они где, – протянул маркиз; голос его странно дрожал. – Вам повезло. Доктор Бартон проводит сегодня демонстрацию. Садитесь, товарищи. Уверен, что вам это будет интересно.

Спорить было невозможно; Мэллори и его спутники пристроились в заднем ряду. Негр остался стоять.

– Но этот ваш лектор – в юбке! – недоумённо прошептал Мэллори.

– Тише, – шикнул маркиз.

Женщина-лектор была вполне профессионально вооружена чёрной указкой, толстый конец которой служил держалкой для мела; в её голосе звенел фанатизм – тщательно продуманный, на аптекарских весах взвешенный фанатизм. Слушать было трудно – плохая акустика неприспособленного для таких спектаклей помещения искажала слова, делая их иногда совершенно неразборчивыми. Судя по всему, темой лекции была трезвенность – дама яростно порицала «алкогольную отраву» и её пагубное воздействие на «революционный дух рабочего класса». Большие оплетённые бутыли, содержащие, по всей видимости, различные сорта пагубных для пролетариата напитков, были снабжены одинаковыми, крайне непривлекательными этикетками с надписью: «ЯД!» и – учитывая невысокий образовательный ценз аудитории – общепонятным изображением черепа и скрещенных костей. Остальное пространство стола было загромождено перегонными аппаратами, какими-то непонятными склянками, красными резиновыми трубками, проволочными клетками и лабораторными газовыми горелками.

Том, сидевший справа от Мэллори, дёрнул его за рукав и прошептал:

– Нед! Нед! Это что, леди Ада?

– Господи Боже, мальчик, – ужаснулся Мэллори. – С чего ты взял? Разумеется, нет!

– А кто же тогда? – облегчённо и словно с некоторой обидой спросил Том.

Женщина повернулась к доске и аккуратно вывела слова «Неврастеническое вырождение». Потом она обернулась, одарила аудиторию сверкающей, насквозь фальшивой улыбкой, и только тут Мэллори её узнал.

Это была Флоренс Рассел Бартлетт.

Мэллори судорожно вздохнул. Какая-то соринка, скорее всего – клочок ваты из маски, занозой застряла в горле. Он закашлялся и не мог остановиться. Горло саднило всё сильнее и сильнее. Он хотел улыбнуться, прошептать хоть слово в извинение, но гортань сжимало, будто железными обручами. По его щекам катились слёзы, он сдерживался изо всех сил – и не мог, не мог хотя бы приглушить этот кошмарный кашель. Головы слушателей начали поворачиваться, что грозило большими неприятностями. Наконец Мэллори вскочил, с шумом опрокинул стул и побрёл прочь, согнувшись пополам, ничего не видя и почти ничего не соображая.

Расставив для равновесия руки, Мэллори пробирался сквозь плывущие перед глазами дебри награбленного; ноги его непрерывно в чём-то путались, то слева, то справа на пол рушились какие-то деревянные и металлические предметы. С большим трудом отыскав укромное место, он согнулся ещё сильнее, сотрясаемый неудержимым кашлем, задыхаясь от мокроты и подкатывающей к горлу блевотины. Так ведь и сдохнуть можно, думал он в отчаянии. Лопнет что-нибудь – и всё. Или сердце не выдержит.

Но потом ком в горле исчез, кашель понемногу стих. Мэллори хватил глоток воздуха, пару раз надсадно кашлянул и начал дышать нормально. Он вытер с бороды липкую, отвратительную мокроту и вдруг заметил, что стоит, прислонившись к статуе. Полуобнажённая индийская прелестница – изваянная во весь рост из коутовского искусственного мрамора – держала на бедре большой кувшин. Кувшин, естественно, был насквозь каменный – и это в тот момент, когда каждая клеточка, каждый атомус Мэллори взывали об очищающем глотке воды.

Кто-то хлопнул его по спине. Мэллори обернулся, ожидая увидеть Тома или Брайана, но это оказался маркиз.

– С вами всё в порядке?

– Небольшой приступ, – просипел Мэллори, не в силах выпрямиться, и махнул рукой.

Маркиз вложил ему в ладонь серебряную фляжку, изогнутую по форме бедра.

– Вот, – сказал он, – это вам поможет.

Мэллори приложился к фляжке, но вместо ожидаемого бренди в рот ему потекла густая приторная микстура, смутно отдающая лакрицей.

– Что… Что это такое?

– Одно из травяных снадобий доктора Бартон, – объяснил маркиз. – Бальзам, помогающий переносить зловоние. Давайте, я смочу вашу маску, испарения прочистят вам лёгкие.

– Лучше не надо, – прохрипел Мэллори.

– Так вы вполне оправились и можете вернуться на лекцию?

– Нет! Нет!

На лице маркиза появилось скептическое выражение.

– Доктор Бартон – гений медицины! Она была первой женщиной, окончившей Гейдельберг с отличием. Если бы вы только знали, какие чудеса она творила среди больных во Франции, среди несчастных, на которых махнули рукой все так называемые специалисты.

– Я знаю, – вырвалось у Мэллори.

К нему вернулись отчасти силы, а вместе с тем – почти непреодолимое желание взять маркиза за глотку и трясти этого опасного дурака, пока дурь не выдавится из него, как паста из тюбика. Он был почти готов выложить всю правду, объявить, что на деле эта Бартон отравительница, распутница, уголовная преступница, разыскиваемая полицией по меньшей мере двух стран. Он мог бы прошептать эти яростные обвинения, а потом убить маркиза Гастингса и засунуть куда-нибудь его жалкий, тщедушный труп.

Но самоубийственное желание прошло, сменилось трезвым расчётом, хитростью, холодной и острой, как осколок стекла, вонзившийся давеча в спину Фрейзера.

– Я бы гораздо охотнее поговорил с вами, товарищ, чем слушать какую бы то ни было лекцию.

– Правда? – просиял Гастингс.

– Да, – кивнул Мэллори. – Разговор со знающим человеком очень обогащает.

– Не пойму я тебя, товарищ, – прищурился маркиз. – То ты кажешься мне обычным жадным дураком, а то вдруг человеком недюжинного ума – и уж всяко на голову выше этих твоих приятелей!

– Да? – пожал плечами Мэллори. – Я много путешествовал. Это расширяет кругозор.

– А где ты путешествовал?

– Аргентина. Канада. Ну и на континенте тоже бывал.

Маркиз оглянулся по сторонам, словно высматривая шпионов, затаившихся в непролазных дебрях