многие из ваших дам мечтают подняться на уровень мужской интеллектуальности. Они выше кринолинов, выше жемчужных белил, выше того, чтобы дать себе труд быть хорошенькими – или хотя бы на что-то похожими! Что за ужасную, утилитарную, уродливую жизнь предстоит со временем вести англичанину, если эта тенденция не пресечётся! Но тогда как же это вышло, спрашиваю я себя, что вы пересекли пролив в поисках английской авантюристки? Не то чтобы мы испытывали недостаток в подобных особах… Не говоря уже о происхождении, – улыбнулся Арсло, – нашей императрицы[149].

– Сами вы так и не женились, Люсьен, – заметил Олифант, пытаясь переменить тему.

– Но вы только взгляните на супружескую жизнь! Кто может указать единственный разумный выбор среди девятисот девяноста девяти грубых ошибок? Как найти единственного угря в бочке со змеями? Как знать, может быть, девушка, которую я вчера обдал, проезжая, грязью из лужи, – единственное во вселенной существо женского пола, способное составить моё счастье. Как знать? Нет, – рассмеялся Арсло, – я не женился, а ваша миссия – политического свойства?

– Разумеется.

– Дела в Британии обстоят не слишком хорошо. Я знаю это и без наших британских агентов, достаточно газет. Смерть Байрона…

– Сейчас, Люсьен, решается вопрос о будущем политическом курсе Великобритании, даже о её стабильности. Мне нет нужды напоминать вам о первостепенной важности взаимопонимания и взаимной поддержки наших народов.

– А что же дело этой мисс Джерард? Не хотите ли вы сказать, что оно некоторым образом может повлиять на дальнейшее развитие ситуации?

Достав портсигар, Олифант выбрал одну из Бидоновых сигар. Его пальцы коснулись сложенного вчетверо листка. Он закрыл портсигар.

– Вы не возражаете, если я закурю?

– Прошу вас.

– Благодарю. Все проблемы, замыкающиеся на Сибил Джерард, имеют сугубо внутренний, британский характер. Если они и могут оказать какое-то влияние и на Францию, то лишь крайне опосредованным образом.

Олифант обрезал кончик сигары.

– Вы совершенно в этом уверены?

– Абсолютно.

– А я вот нет. – Арсло поднялся, чтобы подать Олифанту медную пепельницу с ореховой подставкой; затем он вернулся к своему столу, но остался стоять. – Что вы знаете о жаккардинском обществе?

– Кажется, это что-то вроде нашего Общества парового интеллекта, не так ли?

– И да и нет. Внутри жаккардинцев есть другое тайное общество. Они называют себя «Сынами Вокансона». Кто-то из них – анархисты, другие в союзе с Марианной[150] , третьи – со Вселенским братством, это перечисление можно продолжать и продолжать. Конспираторы классовой борьбы. Встречаются там и самые обыкновенные уголовники, да вы ведь и сами всё это знаете.

Олифант вынул люцифер из коробка с изображением «Бессемера» и раскурил сигару.

– Вы говорите мне, что женщина, известная вам как Сибил Джерард, не имеет никакого значения для Франции, – сказал Арсло.

– А вы полагаете иначе?

– Возможно. Скажите, что вы знаете о затруднениях с «Великим Наполеоном»?

– Очень немногое. Об этом упоминал Уэйкфилд из Центрального статистического. Машина даёт сбои, верно?

– Ordinateurs, хвала Всевышнему, – не моя специальность. Насколько мне известно, в большинстве случаев «Наполеон» работает с обычной скоростью и точностью, но его тончайшие функции поражены какой-то странной, почти мистической неопределённостью… – Арсло вздохнул. – Учитывая то, что эти высшие функции стали предметом национальной гордости, я был вынужден проштудировать горы самой тёмной технической прозы. И как оказалось, совершенно зря, поскольку злоумышленник уже в наших руках.

– Злоумышленник?

– Человек, не скрывающий своей принадлежности к «Сынам Вокансона». Имя его не имеет значения. Он был арестован в Лионе по обычному делу о мошенничестве, связанному с муниципальным вычислителем. Некоторые моменты в его показаниях привлекли внимание Комиссии специальных служб и тем самым – наше. Во время допроса вскрылась прямая причастность этого человека к нынешнему плачевному состоянию «Великого Наполеона».

– Так он что, признался в саботаже?

– Нет. В этом он не признался. Отказывался до самого конца. Он признал только то, что прогнал через «Наполеона» некую последовательность перфокарт, некую математическую формулу.

Олифант смотрел, как дым его сигары спиралью поднимается к лепному потолку.

– Формула доставлена из Лондона, – продолжал Арсло. – Он получил её от некоей англичанки. По имени Сибил Джерард.

– Вы пытались произвести анализ этой формулы?

– Нет. Она была украдена, как утверждал наш жаккардинец, женщиной, известной ему как Флора Бартелл, американка.

– Ясно.

– Так скажите же мне, что вам ясно, поскольку сам я блуждаю в потёмках.

Всевидящее Око. Невыносимое давление его взгляда.

Олифант медлил. Столбик сигарного пепла обломился и упал на ковёр.

– Мне ещё надо повидаться с Сибил Джерард, – сказал он наконец, – однако может статься, что я буду в состоянии предоставить вам информацию по упомянутой вами формуле. Или даже её копию. Я не могу давать никаких твёрдых обещаний, пока не побеседую с упомянутой леди, наедине и не торопясь.

Арсло молчал, его застывшие глаза глядели куда-то очень далеко, сквозь Олифанта.

– Мы можем это устроить, – кивнул он наконец.

– Насколько я понимаю, она не под стражей?

– Скажем так, мы знаем обо всех её передвижениях.

– Вы оставляете ей видимость свободы, ни на секунду не выпуская из виду?

– Совершенно верно. Если мы возьмём её сейчас и она ничего не покажет, ниточка оборвётся.

– Ваши методы, Арсло, как всегда, безупречны. И когда может быть устроена эта встреча? Око, давление, грохот пульса в ушах.

– Сегодня вечером, если пожелаете, – сказал месье Арсло из Полис-де-Шато, чуть поправляя широкий, шитый золотом галстук.

Стены «Кафе де л’Юнивер» украшали живописные полотна, зеркала с гравировками и эмалированные таблички, прославляющие вездесущую продукцию Перно.

Картины представляли собой либо кошмарную мазню, выполненную, похоже, в подражание машинной печати, либо странные геометрические экзерсисы, приводящие на ум беспрестанное движение кубиков кинотропа. Наблюдались здесь и некоторые творцы этих, с позволения сказать, произведений искусства: длинноволосые парни в бархатных беретах, чьи вельветовые брюки были перемазаны краской и табачным пеплом. Но основная часть посетителей – если верить спутнику Олифанта, некоему Жану Беро, – состояла из кинотропистов. Эти аристократы Латинского квартала либо выпивали за круглыми мраморными столиками в компании облачённых в чёрное гризеток, либо разглагольствовали о теоретических вопросах перед небольшими группками своих коллег.

Беро, один из мушаров[151] Люсьена Арсло, называл кинотропистов «тусовка». Одетый в коричневый, радикального галльского покроя костюм, свеженький и розовощёкий, как молочный поросёнок, он запивал мятный ликёр минеральной водой «Виттель» и немедленно вызвал у Олифанта острую неприязнь. Кинотрописты предпочитали абсент.