– Да нет, не пил, – с извечно глупой улыбкой ответил Квазимодо. – А куда мы идем?

– Артист зовет, понадобились мы ему.

– А-а-а.

Они втроем обошли мини-рынок и оказались у контейнеров, старых, ржавых, с которых даже надпись стерло время. Кто и когда притащил эти контейнеры к рынку, ни Вадик, ни Серый, ни Квазимодо не знали.

Не каждый день Артисту приходилось наводить порядок на рынке. Были, как говорится, специально обученные для этого люди. Вот они и следили, чтобы покупателей не обвешивали, чтобы никто, кроме своих, левый товар на рынок не завозил, чтобы расчеты велись правильно. Но ведь всегда кто-то думает, что он умнее других, что его обман вскрыть никогда не смогут.

Артист шел, не торопясь, прячась в тень навеса. До его слуха долетел крик с задворков мясного павильона:

– Вы что, ребята, я здесь ни при чем!

Артист замер, как вкопанный, затем поманил пальцем одного из своих «пехотинцев» и шепотом поинтересовался:

– Что за базар на повышенных тонах? Кто это там горло дерет?

«Браток» сбегал и уже через минуту стоял перед боссом.

– Там наши мясника щеманули.

– Продавца?

– Рубщика.

– На предмет чего?

– Мясо рубить отказывался, которое наши привезли. Говорит, что у него рабочий день закончился.

Артист плюнул под ноги:

– Он же сам у меня на работу просился, я его предупреждал. – Артист произносил фразы абсолютно нейтрально, но именно в те моменты, когда он говорил тихо, «братки» понимали, что Кузнецов вне себя от ярости и сейчас взорвется, как перегревшаяся лампочка.

Артист расцепил руки и, покачиваясь из стороны в сторону, прошел в павильон. В «стекляшке» висел застоявшийся запах сырого мяса, голоса покупателей гулко отражались от стен.

– Где он? – негромко поинтересовался Артист.

– В подсобке.

Мясник был в фартуке, заляпанном кровью, с присохшими к дерматину кусочками мяса. Руки толстые, как ноги, лысая голова, маленькие свиные глазки, плотоядный рот. И руки, и грудь, и шею мясника покрывала золотистая шерсть. Рубщик стоял, опираясь на огромный топор, больше похожий на палача, чем на человека, снабжающего продовольствием приехавших на рынок покупателей. Звали мясника Тихоном, а фамилия была у него Соловьев. «Братки» подойти к нему вплотную опасались, но и сам мясник покинуть подсобку уже не мог.

Тихон Соловьев пытался объяснить:

– Хлопцы, ну подумайте, какой мне резон топором за так махать? Это же две туши, почти на час работы. А у меня жена рожать сегодня должна. – Рубщик при этом держал руку на топорище.

– Ты че, урод долбаный, не понял, это наше мясо!

– Какое ваше? – огрызался Тихон Соловьев. – Говядина это. Что ж я, не понимаю, первый год замужем? Ваше, не ваше, мне по хрену, день кончился, а у меня жена в больнице. Отойдите от двери, и я пошел.

Даже вдвоем «братки» не рисковали прыгнуть на Тихона Соловьева, потому как понимали, взбесившийся мясник до трех считать не станет. А как Тихон рубит топором мясо, они не один раз видели. Свиную голову от туши мясник отсекал двумя ударами, а голову огромного хряка разваливал пополам без проблем – с одного удара. Мясник был артистом своего дела, увесистый топор в его лапищах был точнее скальпеля в чутких пальцах хирурга: ни одного лишнего движения, все рассчитано, выверено. Рубщик был из той породы людей, которые если вобьют себе что-то в голову, то убедить их уже невозможно, он пер напролом, за что и был уволен с последнего места работы не по собственному желанию, как водится, а по статье. Правда, тогда обошлось без драки.

– Ну, хлопцы, хватит меня уговаривать. Завтра утречком приду, чистенький, свеженький, как огурец из бочки, и ваши туши мигом обработаю, оприходую, лучше не бывает. А сейчас – отошли от дверей, жена у меня уже не молодая, боюсь, как бы чего без моего ведома не случилось.

И обычно благодушное лицо мясника сделалось злым, белки глаз налились кровью, и плотно прижатые к черепу уши покраснели. Он опустил голову, набычился, посмотрел на стоящих перед ним «братков», как бык на двух псов, которых он абсолютно не боится. Рубщику казалось, что те действуют не по указанию хозяина, а на свой страх и риск. Мол, просто бандитам от безделья захотелось покуражиться, но наскочили не на того.

– С меня где сядешь, там и слезешь, это все знают, – с присвистом произнес мясник.

В подсобку зашел Артист. Наступила полная тишина. За спиной мясника была стена, обшитая досками, а перед ним огромная колода, уже вымытая и посыпанная белой крупной солью. Лезвие топора, неглубоко вогнанного в колоду, поблескивало. Под взглядом Артиста рубщик стушевался.

– Что за крик, а драки нет? – уж слишком миролюбиво произнес Артем Кузнецов, выщелкнув из пачки дорогую сигарету и посмотрев на часы.

Один из «братков» щелкнул зажигалкой. Артист прикуривать не стал, брезгливо отмахнулся от предложенного огня.

– Соловей-разбойник, я гляжу, ты никого не боишься?

– А чего мне их бояться? Свою работу я сделал, даже лишнего нарубил, а тут они… – принялся объяснять Соловьев, пытаясь найти защиту у человека, которому принадлежал мини-рынок.

– Понятно, – абсолютно беззлобно сказал Артист.

– …они прибегают, а я уже и колоду помыл, и инструмент почистил, осталось фартук снять, сполоснуться и на пяту – домой. Женка у меня рожает, две дочки, а тут, говорят, сын будет. Ну как я могу такое пропустить?

– Событие, конечно, международного значения, важное.

– Вот и я говорю, раз в жизни такое случается. А они приперли две бычьи туши и говорят, чтобы непременно сегодня…

– Хорош бакланить, – Артист поднял руку. – Когда я тебя, урода, на работу брал, ты что говорил? – Артист подошел к мяснику вплотную, поставил ногу на колоду.

– Что я говорил?

– Выходит, уже не помнишь? Ты сказал, что работать будешь. Или я не то говорю? Было такое?

Мясник кивнул:

– Я и работаю. Я же…

– Ты помолчи, когда я говорю. Когда спрашивают, тогда отвечай.

Мясник только сейчас сообразил, что хозяин не на его стороне, но он уже завелся и не мог просто так сдаться. Рубщик одним движением быстро и резко вырвал из колоды топор, опустил его, отступил на шаг, прижался спиной к струганым доскам.

– Если они тебе, Тихон, что-то говорят, это то же самое, как если бы я перед тобой стоял и говорил: мужик, поруби мясо. Меня бы ты не послал?

– Ясное дело, – Тихон попробовал улыбнуться, но это у него не очень получилось.

– Так почему, когда тебе сказали порубить, ты не услышал? Наверное, уши заложило? – Артист умел и любил доводить людей до дрожи в коленях. – Может так получиться, что не увидишь ты своего сына сегодня. Вот как бывает. Порубишь все мясо, которое есть. Сколько туш привезли?

– Девять. И двенадцать свиных – целый рефрижератор.

– Если к утру мясо не будет порублено, ты знаешь, что я с тобой сделаю.

Мясник сопел, ноздри раздувались, шея и лицо багровели, наливаясь кровью, а белки глаз стали уж совсем красными, как у кролика-альбиноса.

– Чего пыхтишь, – брезгливо произнес Артист, – как баба, которая кончить не может? Бери инструмент и работай. Это будет твой последний рабочий день, понял, урод?

То, что Тихон Соловьев может отказаться, Артисту даже в голову не пришло. Но Соловьев был не из