татуировка: парашют, два крылышка и на куполе парашюта звезда. Эмблему воздушно-десантных войск Василий выколол еще в учебке.
– Он совсем не изменился! – пораженно прошептал Святой.
Вместо изможденного инвалида, какого он ожидал увидеть, перед ним лежал сильный мужчина. О перенесенных мучениях напоминали глубокие борозды морщин, а бессонная ночь наложила черные тени под глазами.
Первое впечатление было обманчивым. Одеяло скрывало поврежденную часть тела Василия. Полного паралича нижних конечностей удалось избежать. Позвоночник выдержал чудовищное давление колес машины, а теперь его поддерживал стальной корсет, который Василий носил постоянно. Но спинной мозг получил повреждения, и тут, как говорится, медицина была бессильна.
Правда, в некоторых западных клиниках проводили операции по частичному восстановлению утраченных функций спинного мозга. Такая операция с последующим реабилитационным периодом вылилась бы в астрономическую сумму, равную полугодовому бюджету среднего по размерам района. Щедрая для чиновной оравы Родина могла предложить своему защитнику лишь мизерную пенсию по инвалидности да пару деревянных костылей. О лечении за границей Василий не мог и мечтать…
От громких голосов хозяин проснулся.
– Командир! Ты приехал! – воскликнул он. Его лицо буквально осветилось какой-то детской радостью.
Высохшие, тонкие ноги, обтянутые дряблой, почти черной кожей со светлыми полосами операционных шрамов, безжизненно волочились за Голубевым. Он передвигался, опираясь на сложное ортопедическое сооружение, сверкающее хромированными деталями.
Под блеклой десантной тельняшкой угадывался крепкий торс. Поэтому казалось, что какой-то злой шутник потехи ради присоединил к богатырскому верху Василия убогие ходули вместо ног. Контраст был настолько разителен, что Святой невольно зажмурился.
Он бросился навстречу, заключил Голубева в объятия и троекратно расцеловал по русскому обычаю.
– Мне при встрече засосов не ставил! – притворно вздохнул Серегин. Этот балагур был растроган не меньше командира.
За воспоминаниями незаметно пролетел день. Говорили без устали, перебирая в памяти эпизоды киргизской эпопеи. Василий повествовал о своих мытарствах, сыпал медицинскими терминами и фамилиями профессоров. В общей сложности ему сделали четыре операции.
– Все в руках Господних! – приговаривал он, оглаживая ладонью рано поседевшую бороду. – Теперь можно… Люди мне помогают, не дают пропасть. Сестры, почитай, каждую неделю наведываются. Чаще не могут. У обеих свои семьи, детишки…
Ближе к полудню приковыляла древняя старушка. Она поскреблась согнутой, сухой, как куриная лапка, рукой о дверь и с порога запричитала:
– Отходит, батюшка, Мария. Тебя дожидается, чтобы перед смертью исповедоваться. Ты поторопись. Плоха она, помирает, – шамкала старушка беззубым ртом и быстро крестилась.
– Не стыдно вам, баба Варя? – Жена Голубева укоризненно покачала головой. – К Васе друзья приехали. Командир его… Тетка Мария лет десять отходит. Как с вами поругается, так в гроб и ложится.
– Ага, голубушка, твоя правда! Притворщица Машка несусветная! – быстро согласилась старушенция. Но свою линию бабка продолжала гнуть: – А если и взаправду преставится без покаяния?! Грех на мою душу перейдет!
Мутная слезинка скользнула по старческой щеке.
– Баба Варя, мой Василий не священник! – пустила в ход последний аргумент Ирина.
– Ничего. Всяк человек по подобию Божьему сотворен и служить Господу призван! – затараторила как по писаному старушенция. – Твой Василий страшные муки принимал, страдал, как Христосик… Ему душу доверить можно. – Бабка снова перекрестилась и, охая, присела на подставленную Святым табуретку. – Нет у нас настоящего попа и не надо. Василий Петрович чин молитв над усопшим хорошо читает. Меня всяк раз слеза прошибает на отпевании. Опять же Святое Писание наизусть знает!
Старушка поджала губы, давая понять, что без Голубева не уйдет.
Пришлось Серегину заводить машину. Изба тетки Марии стояла на другом конце деревни.
– Ты на своих японских ходулях до ночи по деревне тягаться будешь, – даже здесь не удержался Николай. – Уральский пастор Шлаг! Зашился в глухомань и проповеди глухим старикашкам читаешь. Пора браться за тебя! В Москве теперь клиники почище западных. Поставят на ноги.
…Ворох тряпья на кровати зашевелился. Сморщенное, точно печеное яблоко, лицо старухи высунулось из-под груды одеял и старых пальто с изъеденными молью цигейковыми воротниками.
– Кончаюсь, Петрович! – неожиданно густым басом заговорила умирающая. – Намедни охаяла меня Варвара. По-матерному охаяла. У меня сердце-то и захолонулось! Ты кого с собой привел?
Бабка выползла наружу из своей норы.
– Могилу, бабуля, копать тебе пришли! – радостно заявил Серегин.
– Сынки, так я же еще живая! – испуганно пробормотала старуха.
Николай присел на кровать, обнял бабку за плечи.
– Факт, мамаша! Потому и пришли. Кто нам за работу заплатит, ежели ты загнешься? – Разыгрывая бабку, он продолжал: – Давай ставь магарыч, а мы тебе ямку, куда косточки сложить, в лучшем виде выроем. Глубокую! Пойдем на погост, место укажешь!
Баба Марья сверкнула острыми, совсем не старческими глазенками.
– Охальник! – хихикнула она, оценив юмор. – Петрович! По что энтих-то привел? Али они из милиции?
Старушка спрыгнула с кровати с поистине молодой прытью.
– Маманя, ты никак самогон гонишь! – донимал хозяйку дома Серегин. – Милиции боишься!
– У нас в деревне отродясь самогона не гнали. А бражка есть! – сказала старуха и стала орудовать ухватом в печке. По всей видимости, соборование отменялось.
– Батюшку нашего изверги бьют!.. – прогудела хозяйка, забравшись по пояс в печку, и достала оттуда чугунок с каким-то варевом. – А вы, значится, не из милиции?
– Нет! – в один голос недоуменно ответили Святой с Серегиным.
– Вот! Петровича обижают, а милиция пожаловать к нам не может! – проворчала бабка Марья, сноровисто накрывая на стол.
Чугунок дымился не успевшей остыть в печи картошкой, рядом с ним примостилась миска, полная соленых груздей.
– Кто обижает? Жена Василия колотит? – спросил Святой. Он решил, что хозяйка впала в маразм, и решил подыграть ей.
– Василий, чего бабка мелет? – обратился он к молчавшему Голубеву.
– Ахинею несет! – буркнул бывший сержант, пряча глаза.
Старуха вернулась с банкой, наполненной темно-бурой жидкостью.
– Поминки будем справлять? – усмехнулся Серегин.
Старуха расхохоталась сочным, заливистым басом, от которого мухи перепуганно забились об оконное стекло. Гости пытались было отвертеться от подозрительного на вид напитка. Но баба Марья веско заметила:
– Грех от угощения отказываться. Садитесь, мальцы, за стол без лишних разговоров. Наливайте!
Она широким жестом указала на трехлитровую банку.
– Сухая ложка рот дерет!
Бражка была кислой, как яблочный уксус. Голубев, сославшись на указания врачей, отказался. А баба Марья пила наравне с гостями. Она, что называется, с места взяла в карьер.
Через полчаса банка опустела. Старушенция перевернула посудину вверх дном и вылила из нее осадок в стакан Серегину. Видимо, хозяйке приглянулся этот весельчак.
Дегустирование осадка окончилось плачевно. Несмотря на предостерегающие знаки Голубева, Николай выпил свой стакан. Эффект последовал незамедлительно.
Любитель розыгрышей скорчился в позе, которой позавидовал бы индийский йог, опрокинул с грохотом
