рассказали. А теперь вернемся к тому, ради чего я вас вызвал в ваш выходной. Первая новость – мы уже никогда не сможем допросить Виталия Прохорова, обвиняемого по делу об убийстве подростка. Дело в том, что Прохоров покончил с собой в колонии. Повесился после того, как в пересмотре уголовного дела, по которому он получил такой большой срок, отказали. Десять лет, как его нет в живых.

Катя слушала молча: вот и еще одна версия – такая простая... рухнула. Внятный мотив, очень мощный мотив... месть...

– Я звонил в Минюст, затем в колонию... Это под Красноярском. Он там и похоронен. – Чалов заглянул в свой блокнот. – Они подняли журнал разрешенных свиданий. К нему, пока он там находился, дважды приезжала мать. В колонии в его деле сохранилась телеграмма... его мать умерла, и ему сообщили... Это произошло за месяц до его самоубийства. В журнале зарегистрировано и еще одно свидание – за несколько дней до его гибели к Прохорову приезжала его сестра Наталья Прохорова. Там рапорты подшиты – ей сначала не хотели давать свидания, потому что она еще несовершеннолетней являлась в тот момент. Обычная волокита бюрократическая... Но она все же добилась, не зря же ехала девчонка в такую даль. Я когда узнал все это и о его самоубийстве там, в колонии, после отказа в пересмотре дела... Прохоров, обвиненный в убийстве, повесился. А через столько лет свидетель по делу Гаврилов сделал то же самое. В разное время, разными путями, но оба пришли к одинаковому концу.

Катя хотела сказать что-то, но Чалов ее остановил:

– Подождите... есть кое-что еще. Эта девочка, его сестра... Мы установили ее данные вот сейчас с вашими коллегами из розыска – через паспортный стол, она меняла фамилию и подавала заявление на смену гражданства... в связи с тем, что она заключила брак с гражданином Эстонии. Но пока вся эта бюрократическая машина со сменой гражданства ворочалась, они уже успели развестись, и она... Впрочем, фамилию бывшего мужа она сохранила. Это Наталья Литте.

– Подруга Валентина Гаврилова?!

– Невеста Гаврилова, как она сама себя нам представила. – Чалов снова отошел к окну и уселся на подоконник. – Как и мой дядя Ростик, эта блондинка сумела самое интересное и важное от нас с вами утаить. У нее есть брат. У Виталия Прохорова, и это понятно из материалов дела, имелся младший брат.

– Да, да, конечно, там есть протокол его допроса. – Катя чувствовала, как сердце ее сильно забилось. – Наши из розыска его допрашивали, не следователь, а наши сыщики, и сумели узнать у него, куда именно уехал Виталий Прохоров из Ясногорска после убийства. Получается, что мальчик выдал его, выдал брата.

– Мы его тоже непременно разыщем. – Чалов оперся плечами об оконную решетку. – Иногда от всего этого просто тупеешь. Я могу вас попросить об одном одолжении, Катя?

– И просить не нужно! Что я должна сделать, чтобы вам помочь, Валерий Викентьевич?

– Поезжайте сегодня в Ясногорск, в больницу. Я звонил – Полину Каротееву перевели из реанимации в отделение травмы. У них там посещение вечером до семи, постарайтесь успеть. Расспросите ее о моем дяде.

– Но я...

– Я хочу, чтобы это сделали вы, а не кто-то из оперов, – резко сказал Чалов. – Поймите меня... ну поймите же меня правильно, я... я могу что-то упустить. Мой дядя... может, мы с ним и не очень близки, но он брат моей матери, которую я обожал... Это моя кровь, понимаете? И я могу на этом допросе что-то упустить... невольно... А это было бы преступлением. Помогите мне в этом разобраться досконально.

– Я съезжу в больницу, – пообещала Катя.

Катя очень старалась успеть в ясногорскую больницу до семи – все должно выглядеть как обычное посещение, и тут не время размахивать удостоверением перед персоналом, потому что речь пойдет о личном и весьма щекотливом... о родственном... если, конечно, Полина Каротеева захочет все рассказать. Должна захотеть ведь...

– Они все уже мертвы – Валентин Гаврилов, Виталий Прохоров и Платон Ковнацкий, он тоже мертв, его убили в тот день, когда напали на вас. Вы одна из четверых. И колодец существует. И мы подняли то дело из архива. И нам известно, что в колодце страшной мучительной смертью от ран умирал связанный мальчик, а не вы... Вы, Полина, все еще живы. Но кто-то жаждет вашей смерти. И я не знаю, как долго вы еще проживете, если станете молчать.

Возможно, не лучший способ начать допрос свидетельницы, которую всего несколько часов назад перевели из реанимации...

Но Катя на это махнула рукой.

Так лучше – сразу и прямо. Пусть Каротеева испугается сейчас... Здесь...

Катя оглядела маленькую палату – одноместная... Каротееву положили в отдельную персональную... Правда, в травматологии совсем не много больных, по сравнению с терапией, через которую она только что проходила, где в коридорах лежат и яблоку некуда упасть... А тут – пустой коридор, старенький линолеум на полу – чистый, пахнущий хлоркой и глушащий шаги, медицинский пост, и никого на посту, и дверь в процедурный кабинет заперта. В палате напротив – двое лежачих в гипсе, у них включен телевизор. Ужин уже развозили, но тарелки еще не успели собрать – вон тарелка с недоеденной кашей на тумбочке возле Полины. Ей трудно справляться с ложкой, потому что рука и плечо у нее забинтованы, а глаза...

– Что вы такое говорите? – Полина Каротеева сидела в кровати, облокотясь на подушки. – Это вы... опять вы... вы меня спасли тогда.

– А вы спасете себя сейчас, все мне рассказав о том уголовном деле. – Катя закрыла дверь палаты и села в ногах на кровать.

– Но я ничего не знаю!

– Перестаньте! Хватит врать, – Катя повысила голос. – Они все мертвы – и ваши друзья-свидетели, и... тот парень, Прохоров Виталий, которого осудили за убийство Жени Лазарева. Остались только вы – вы одна с вашими больными фантазиями и чувством вины. Непреходящим, постоянным чувством вины, заставляющим вас, Полина, сочинять другую и самую страшную сказку про тот колодец. Как те сказки, что вы слышали в детстве на даче... Но эта ваша сказка, она... она ведь соткана из лжи... И не важно, что голос ваш дрожит, а глаза полны слез, когда вы все это читаете перед магнитофоном и потом включаете случайным гостям, забредшим к вам на огонек... Чувство вины – оно не отпускает, оно пожирает заживо, как те хищные твари... упыри из колодца... пожирает все: молодость, красоту, талант, мечты стать актрисой... Сочинение сказки – это ведь не раскаяние, нет, это попытка представить все иначе. Точно такая же попытка представить все не так, как было, как и те ваши показания на следствии и суде, на котором ваш друг, ваш парень Виталий Прохоров получил двадцать лет тюрьмы и повесился...

Полина закрыла лицо ладонями, но отняла их через минуту, потому что боль в раненой руке...

А может, оттого, что слезы...

И она захотела, чтобы Катя увидела их – слезы...

– Я не знаю, как это получилось у нас тогда. Я себя всю жизнь потом казнила... Это сначала не понимаешь, кажется, все просто... ничего особенного, подумаешь – сказать... а после...

– Кто-то хочет вашей смерти, Полина. И мы пока не знаем, кто это.

– Заберите меня отсюда. Я боюсь. Я тут одна, я не могу спать. В реанимации – там... там я не особо что помню, но там врачи и не было так страшно, а здесь... Я все вам рассажу, все как было, но вы заберете меня отсюда – сегодня. Куда угодно – можете даже к себе домой, а завтра договоритесь и... я знаю, люди из вашей конторы, когда дело расследуется, они же все могут... Вы договоритесь и поместите меня в хороший госпиталь – в военный или в ваш, под охрану.

Катя смотрела на нее – о нет, глаза ее сухи, и она не плакала, она снова торговалась. Наверное, как и тогда – четырнадцать лет назад, она снова торговалась, она умела это...

– Договорились. Сейчас вы мне все расскажете, потом я найду дежурного врача, поговорю – можно ли вас...

– Можно! Это мое условие.

– Я поставлю в известность врачей и заберу вас... Возможно, с госпиталем все устроится уже сегодня вечером. А теперь главный вопрос: кто убил Женю Лазарева?