– Вот ее фото, – Елистратов протянул ему снимки.

– Нет. Я ее не знаю, никогда не встречались.

– Вы сами водите машину? Или у вас шофер?

– Я сам вожу отлично. И никогда не нарушаю правила.

– Какой марки ваша машина?

– «БМВ». Последняя модель.

Елистратов, низко склонившись над столом, что-то записал. «Вот сейчас спросит: «А как ваш «БМВ» оказался в ночь убийства Зайцевой рядом с универмагом? Машину видела ныне покойная уборщица», – подумала Катя. Затаила дыхание… ну… ну же, давай, пусть опять вся соль будет скрыта в интонации – твоей, полковник, и его…

– У вашего шефа Шеина хорошо идут дела?

Вопрос прозвучал из другой оперы.

– Да не жалуется. Отчетные финансовые документы всегда в порядке, с арбитражем стараемся не связываться.

– По нашим данным, он чрезвычайно дорожит зданием универмага. Мы тут справки навели, за короткое время он скупил все помещения хоздвора, принадлежавшие различным собственникам, причем арендаторам, чей срок аренды еще не закончился, выплатил двойную компенсацию с тем, чтобы они убрались оттуда… Последнее приобретение его – продуктовый магазин, непосредственно примыкающий к зданию.

– Там каждый метр земли на вес золота. Самый центр Москвы.

– Да, он нам тоже так объясняет свой интерес к этому обветшавшему строению.

– Универмаг – памятник архитектуры.

– Вы юрист. Скажите, в чем настоящая причина?

– Я вам уже сказал. Да мне тоже кажется, что Шеин неровно дышит к этому месту. И дело не только в дорогой земле. Может, это связано с воспоминаниями юности?

– Насколько я понял, ваша семья… ваша мать знакома с Шеиным давно?

– Они вместе работали еще в советской торговле, – Краузе усмехнулся. – Я пацан был, не мне судить, но, кажется, наш Борис Маврикьевич в годы своей юности активно искал покровителей… покровительниц… Тогда система торговли была чем-то вроде закрытой масонской ложи. Связи и рекомендации… смешно, но знаете, это до сих пор работает – еще те московские связи, те рекомендации, те семьи… Правда, стало что-то слишком много питерских товарищей, и они как-то это не секут, толкаются локтями, а зря… Москва всегда останется Москвой.

– Шеин в молодости был знаком с пожилой женщиной, бывшей балериной – некой Августой Маньковской. Ваша семья ее не знала?

– Нет.

– Она жила в доме… серый дом возле универмага.

– А, «генеральский»… Старуха-балерина… Что-то я припоминаю… Шубы у нее были норковые до пят и палка… Знаете, такая вычурная, с рукояткой, инкрустированной янтарем… Видел ее пацаном, ребята во дворе болтали, что она любовница была какого-то маршала…

– А где вы жили в то время?

– На Пятницкой улице, пять остановок на троллейбусе. Я к матери на работу приезжал и пацанов знал окрестных. Там площадка, футбол – во дворах, – Краузе усмехнулся и потер подбородок. – Как начинаешь вспоминать… как жили… А куда денешься – детство… Детство – это наше все.

– А про те старые убийства, Иннокентий Григорьевич… – начал было Гущин.

– Мать никогда со мной об этом не говорила. Мне всего тринадцать тогда исполнилось, она оберегала меня.

– Я понимаю, но…

– Потом, конечно, обсуждали… Маньяк, животное.

Маньяк… Он произнес это буднично, с каким-то даже безразличием… деланым, как показалось Кате.

– А при чем все это сейчас? Все эти воспоминания? – спросил он после паузы.

– При том, что мы усматриваем некую связь.

– Какую же?

– Ну скажем – единство места, – ответил Гущин.

– А, понимаю. Вряд ли… столько лет прошло. Мне вот уже за сорок, а этому типу должно… Нет, как юрист я в это не верю.

– Возможны и другие варианты.

Краузе посмотрел на Гущина.

– Да, конечно, возможны, вам виднее.

– Где вы находились в ночь первого убийства? – спросил Елистратов.

– Тогда, тридцать лет назад, или сейчас?

– Сейчас.

– И тогда, и сейчас – дома. Тогда с мамой, сейчас с женой. Мы все наши вечера проводим вместе с женой, у меня на редкость счастливый брак.

– По нашим данным, вашу машину видели в ту ночь во дворе того самого «генеральского» дома.

– Кто это вам сказал?

«Чисто адвокатский вопрос, но на такие вопросы не дают ответа следователи и опера», – подумала Катя.

– Уборщица Гюльнар Садыкова, ставшая по странному стечению обстоятельств второй жертвой, – Елистратов решил нарушить правила.

– Она ошиблась, бедняжка. Как она могла узнать мою машину, когда я лично… я с трудом могу узнать ее на фото? Я ее видел мельком, и для меня, простите, все азиаты вообще на одно лицо, я их не различаю.

– И все же, что вы можете по этому поводу показать?

– Ничего. Она ошиблась.

«Она не ошиблась, – сказала Катя сама себе, – она правду сказала, только вот очной ставки между вами уже не проведешь».

– А вчера с восьми вечера до девяти утра где вы находились?

– Я обязан отвечать?

– Желательно, конечно, вам же нечего скрывать?

– Я приехал к матери вместе с женой. Мы решили провести на Рублевке все выходные. Надеюсь… надеюсь, мать моя вам это сейчас подтвердила?

Катя смотрела на его лицо. Он лгал им. Странное чувство возникает, когда кто-то лжет, – не по- взрослому, не по-адвокатски, а вот так – откровенно, почти по-детски, как маменькин сын, стараясь изо всех сил это скрыть.

– М-да, фрукт этот Краузе-младший, – хмыкнул Гущин, когда допрос завершился.

– Наблюдение за ним установить? – Елистратов жевал «гавану». – Он всего в одном списке у нас, а Шеин вон в трех сразу… За кем приоритеты? Правда, есть еще показания убитой Садыковой, увы, на протокол никем не записанные. А он юрист… И мамаша вон как орлица… Насчет биоэкспертизы тоже пока рановато, наши там все возятся с материалом. И потом факт один налицо, и от него никуда не денешься.

– Какой факт? – с любопытством спросила Катя.

– Тот, что Федор Матвеевич с вашей подачи мне к делу оперативно-разыскному велел приобщить – до выяснения… рапорты.

– Рапорты патрульных вневедомственной охраны?

– Факт налицо, – Елистратов усмехнулся. – Много я всего в своей жизни читал, но такого… Но все равно – факт есть факт, и он задокументирован. Обязаны проверить.