— Этого не может быть, — сказал Рейнер, чувствуя, как вдруг воротничок его мундира, сшитого по размеру, стал в одну минуту тесным. — Это не укладывается в голове.
— Однако же… — Через широкий письменный стол Дибелиус подал Рейнеру напечатанный на машинке лист: — Прочитай.
Это был протокол, составленный в довольно-таки лапидарном немецком стиле, с изложением всего случившегося в охотничьем домике Эдвина Вонсовского и подробным описанием ванной комнаты и ниши, обнаруженной за умывальником.
Рейнер, вынимая сигару изо рта, заметил, что его рука дрожит.
— Может быть, в самом деле это его камердинер?..
— Наши специалисты, — не дал ему закончить Дибелиус, — с полной уверенностью утверждают, что как на банкнотах, так и на эбонитовых кассетах микрофильма обнаружены отпечатки пальцев Вонсовского.
— Только его? — в изумлении спросил Рейнер.
— Нет, есть и другие. Но, к сожалению, не его камердинера. Я приказал взять отпечатки пальцев с графина и подноса. Правда, сам он успел сбежать, но я уже имею карточку для его опознания.
— Какой же он был неосторожный!
— Нет, тайник был прекрасно замаскирован. Могу тебе сказать, что открыл я его совершенно случайно. А что касается камердинера, то дело здесь нечистое. Один из моих подчиненных — работник архива — клянется, что видел его где-то. И наконец, уже то, что он сбежал, говорит само за себя: видимо, он сообщник.
— А микрофильмы? Что на них заснято?
— Какие-то планы и фрагменты системы укреплений. Нам, правда, еще не удалось установить, представляют ли они какой-либо один объект или что-то большее. Во всяком случае, ясно одно, что это оборонительные сооружения. Кроме того, заснята схема организации берлинской полиции, сфотографирована часть списка лиц, облеченных особыми полномочиями специального представителя рейха по распределению продовольствия, список офицеров СД, работающих в специальных группах. Как видишь, немало.
— Слишком односторонне, — сказал Рейнер.
Однако он понял, что его опасения были несколько преувеличены. В итоге это дело оказалось в руках Дибелиуса, которому, по всей вероятности, невыгодно было предавать его огласке, поскольку у Вонсовского бывали многие.
— Ситуация не из веселых, — сказал Дибелиус, прерывая размышления Рейнера. — Правда, он не мой кузен, но должен заверить тебя, что никакое родство не будет приниматься во внимание. — Он не сумел скрыть иронии. — Однако… — понизил голос, — скажу тебе, Рейнер, первый раз в жизни я счастлив, что мой отец был массажистом, а не бароном.
— Мы с ним только в дальнем родстве…
— Знаю, знаю, — прервал его Дибелиус. — Впрочем, речь идет не о родстве. Достаточно и тех отношений, в которых ты был с ним. И не только ты.
— Конечно, — ответил холодно Рейнер, — ты тоже. Вспомни, ведь именно ты представил его мне.
— Не помню, — скривил в гримасе губы Дибелиус. — Нам нет сейчас смысла упрекать друг друга. Если хочешь знать, то я познакомился с ним на приеме у губернатора. Представила нас его жена.
— Я видел его еще раньше, в Берлине. Заверяю тебя, что это было в очень солидном доме.
— Тем лучше, — сказал Дибелиус. Он встал и потянулся, как человек, который выполнил тяжелую работу. А на вопросительный взгляд Рейнера ответил: — Тем лучше, что не только мы влипли в эту историю. Большинство высших чинов там, в Варшаве, нередко бывали у него на приемах или в жолибожской вилле, или в особняке в Вонсово. Ох уж этот наш офицерский снобизм! Венский граф, кровь аристократа! Его дед, вероятно, купил титул, разбогатев на поставках портянок для армии. Но наши офицеры, в особенности те, которые считаются воспитанниками старой школы…
— Оставь это, — оборвал его Рейнер, удивляясь твердости своего голоса. — То, что ты сказал сейчас, поможет нам выкрутиться.
— Ты думаешь, нам это удастся? — спросил Дибелиус. — Поразмыслим лучше… Нам известно, что Вонсовский был знаком с более высокопоставленными лицами, чем мы. Я располагаю информацией из абсолютно верных источников, что его приглашали даже в Вавель, ты же помнишь, это было в то время, когда замышляли создать что-то вроде правительства в этой стране. От нас многое зависит, чтобы с выгодой раскрыть это необычное дело.
— А что конкретно? — спросил Рейнер.
— Предлагаю, — сказал Дибелиус, — взаимное сотрудничество. Я хочу в этом деле дать возможность отличиться молодежи. Мой заместитель Лехсе так и рвется к работе. Ты мне тоже говорил о каком-то интеллектуальном офицере. Этот твой, как там его, Клос, что ли, должен быть безукоризненно честным и высоко эрудированным, чтобы раскрыть сети Вонсовского, а также достаточно осторожным, чтобы не замешать наших людей в это дело. Моему Лехсе можно доверять. Он как верный пес.
— Не могу сказать этого о Клосе, — ответил Рейнер. — Самостоятельный, очень самостоятельный, но, на счастье, его поведение не вызывает никаких подозрений.
— Очень важно, — сказал Дибелиус, — чтобы он не был слишком честолюбив. Понимаешь, что я имею в виду? — Не дожидаясь ответа на свой вопрос, он встал из-за стола и сел в кресло напротив Рейнера. С размаху хлопнул его по колену: — Предлагаю задание ему изложить именно так…
— Вы нездоровы, господин обер-лейтенант? — спросил Курт, ставя возле кровати Клоса вычищенные до блеска сапоги. — Может, сходить в аптеку?
— Благодарю, я вполне здоров. Принеси мне лучше завтрак, сейчас я встану. Была какая-нибудь почта?
— Вы забыли, видимо, господин обер-лейтенант, что сегодня воскресенье.
— А у тебя никогда не трещала голова с похмелья? — с улыбкой спросил Клос.
— Может быть, принести вам простоквашу?
Курту так хотелось чем-нибудь угодить своему хозяину, что он даже не подумал о своем послеобеденном отдыхе. Правда, когда Клос спросил его, не желает ли он развлечься, Курт чистосердечно признался:
— Конечно, хотелось бы сходить в кино, если господин обер-лейтенант позволит. Что же касается похмелья, то, по-моему, лучше всего простокваша, хотя, когда я был в России, научился там и кое-чему другому. Лучше всего огуречный рассол, — закончил Курт.
Клос решил, что позволит Курту пойти в кино, но скажет ему об этом только после обеда — пусть парень хоть еще немного позаботится о своем начальнике. И пусть думает, что обер-лейтенант Клос в прошлую ночь изрядно выпил, хотя в действительности это было не так.
Неожиданности начались в ночь на субботу. Он крепко спал, когда затрещал телефон, поставленный им на пол около кровати.
— Тетя Ванда тяжело заболела, — послышался голос в телефонной трубке. — Ее увезли в госпиталь в Варшаву.
— Was? — гаркнул он в трубку, как и подобает немецкому офицеру, внезапно разбуженному глубокой ночью.
— Проведать ее можно в воскресенье в госпитале Езуса, — сказал кто-то по-польски, будто и не слыша окрика.
Клос снова крикнул по-немецки, что это ошибка и польская наглость, а потом с размаху бросил трубку на рычаг телефона.
Для тех, кто прослушивал его разговоры, должно быть ясным; какой-то поляк по ошибке соединился с квартирой немецкого офицера и получил надлежащую отповедь. Но Клос уже не мог сомкнуть глаз в эту ночь. Псевдоним Ванда имел ротмистр Вонсовский, которого он видел несколько часов назад в его охотничьем домике. А госпиталь в Варшаве мог означать только одно: арест. Голос майора Рутинского, состоявшего камердинером у Вонсовского, Клос узнал сразу. Информация о возможности посещения означала контакт. Количество букв в последнем слове, услышанном в телефонной трубке, означало
