Не умеете вести спор в рамках приличия, покиньте нас. К чему такие обвинения? Вы подумали, кому бросаете это в лицо? Той, которая, себя не щадя, идёт в самое пекло в боях за Россию?

Крутиков, трясясь от злости, вытянулся и покинул палатку.

– Ты поспокойнее, Варя, – мягко заметил жене Звонарёв.

– Я думаю о людях, о Вас! Удивляюсь, как можно вести такие разговоры на фронте, да ещё после ужасающих потерь, какие мы понесли во время последнего наступления! При плохой технической оснащённости нашей армии большие потери неизбежны, – развивала свою мысль Звонарёва.

– Откуда Вы всё это знаете, сударыня? – спросил Кремнёв.

– Относительно техники – от своего мужа! Он инженер, как Вам известно. Что касается медицинского оборудования, то я хорошо знаю наше положение. Истощились у нас запасы лекарств, инструментария, а союзники доставляют их очень неаккуратно и в незначительном количестве. Смертность раненых и больных была бы в несколько раз меньше, если бы у нас в достаточном количестве были медицинские препараты и оборудование. Но ведь это союзникам только на руку.

– Не пойму, почему это им на руку? – удивился Кремнёв.

– Англичане и французы спят и во сне видят, чтобы мы с немцами друг другу хребет переломили. Им тогда будет легче нас прибрать к рукам.

– Вы, Варвара Васильевна, настоящий политик! – с восхищением сказал Кремнёв.

Борейко сидел молча, будто отдыхая, думал о своём. Только напряжённый, острый взгляд выдавал его внимание к завязавшейся беседе.

Издали доносились звуки оркестра, исполнявшего вальс «На сопках Маньчжурии».

– Я без волнения не могу слушать этот вальс, – переменила разговор Звонарёва. – Он мне напоминает дни артурского сидения. кто из нас тогда мог предположить, что мы не только переживём его осаду, но через десять лет снова будем участвовать в ещё более грандиозной драке… Особенно это относится к Вам, Борис Дмитриевич. Вовек не забуду того дня, когда Блохин прибежал ко мне с известием о Вашей гибели на Большом Орлином гнезде накануне сдачи крепости, – обернулась она к давнему другу.

– Да, очухался я только на пароходе в Японии и сразу не понял, куда попал. Сёстры-японочки что-то лопочут, улыбаются, думал – это кошмарный сон мне снится. И только потом сообразил, что попал в плен. Чуть не выпрыгнул от огорчения за борт, а тут, откуда ни возьмись, Блохин появился. «Как ты, варначья душа, попал сюда?» – спрашиваю его. «Высмотрел, – говорит, – где Вы находитесь, дополз до Вашего эшелона, меня на Ваш пароход и посадили». Так вместе и приехали в Японию.

– Когда я в первый раз увидел тебя в госпитале в Нагое, ты представлял собой марлевую куклу с отверстием для рта. Глаза и те были забинтованы, – вспоминал Звонарёв.

– Провалялся я без малого с полгода и сдох бы со скуки, не будь Блохина и других наших ребят с Электрического Утёса, – с волнением сказал Борейко.

– Это верно, было скучно. Делать нечего, живёшь на всём готовом… сказал Звонарёв.

– Ты для развлечения ухаживал за японочками, даже, мне помнится, в бане с ними мылся, – хитро подмигнул Борейко Звонарёвой.

– Во-первых, это неправда, а во-вторых, это было давно… кто старое вспомнит, тому глаз долой, – попытался было замять разговор поручик.

– Расскажи, расскажи, муженёк! Я хоть и с большим опозданием, но всё же узнаю о твоих похождениях, – весьма выразительно проговорила Звонарёва.

– Да и рассказывать не о чём – неинтересно. Пошёл я однажды в японскую баню. У них она состоит из одной общей ванны, перегороженной просто бамбуковой полкой. В одной половине купаются мужчины, в другой женщины. Японцы низкорослы. Я же – вон какой вымахал. Когда японки увидели меня, так и полезли на мужскую половину. Обступили меня со всех сторон, что-то говорят, смеются, трогают пальцами. Я не знаю, куда мне деваться от стыда, отмахиваюсь от них, а они только сильнее смеются. Спас меня старый японец, начал бить женщин мокрым полотенцем и разогнал их. Только всего и было, – неторопливо рассказал Звонарёв.

– Свежо придание, да верится с трудом, – съехидничал Борейко.

Неожиданно к батарее подъехал большой автомобиль. Из него вышел высокий, седой, сухощавый генерал с живыми, умными глазами, в сопровождении нескольких человек. Он легко, чуть враскачку, походкой старого кавалериста направился к солдатам.

Солдаты угадали в нём командующего фронтом генерала Брусилова. Он сразу понравился своей внешностью, открытым приветливым лицом и лукавой усмешкой.

– Здорово, богатыри! – громко крикнул генерал, и в голосе его было столько бодрости и ласки, что артиллеристы в ответ гаркнули во всё горло.

– Спасибо за службу геройскую! Где Ваши офицеры?

Из палатки навстречу Брусилову уже спешили Кремнёв и остальные офицеры. Отдав рапорт генералу, капитан вытянулся перед ним, ожидая дальнейших приказаний.

– Постройте людей, я хочу лично наградить отличившихся в минувших боях.

– Слушаюсь, Ваше высокопревосходительство! – ответил Кремнёв и приказал солдатам построиться за орудиями.

Когда это было выполнено, один из адъютантов зачитал по наградному списку фамилии награждённых, и генерал Брусилов лично вручал кресты солдатам, попутно расспрашивая их о совершённых подвигах.

– Новым Георгиевским кавалерам – ура! – закончил генерал раздачу наград.

Дружные раскаты «ура» разнеслись в тихом вечернем воздухе, вспугнув задремавших было аистов.

– Позвольте теперь поздравит Вас с производством за боевые отличия, мужество, умелое командование в бою в подполковники, – крепко пожал генерал руку Кремнёву, – а остальных господ офицеров – с