патетически увещевал его: Фабрицио послал непрошенного наставника ко всем чертям, и Лодовико, сам человек весьма отважный, почувствовал к нему уважение; к тому же это путешествие сулило ему встречу с красивой его любовницей, проживавшей в Казаль-Маджоре. Благодаря усердию Лодовико к г-ну Джузеппе Босси поступили в качестве слуг восемь или десять бывших солдат наполеоновских полков. Решившись на безумную затею последовать за Фаустой, Фабрицио думал так: «Лишь бы не иметь никаких сношений с министром полиции, графом Моска, и с герцогиней, – тогда опасность будет грозить только мне одному. А впоследствии я скажу Джине, что отправился на поиски любви, – ведь я никогда еще не встречал этого прекрасного чувства. Право, я ведь постоянно думаю о Фаусте, даже когда не вижу ее… Но что же я люблю? Ее самое или воспоминание о ее голосе?»
Оставив все помыслы о церковной карьере, Фабрицио отрастил себе усы и огромные бакенбарды, почти столь же грозные, как у графа М***, и это несколько изменило его наружность. Штаб-квартиру он устроил не в Парме, что было бы уж слишком безрассудно, а в одной из окрестных деревень, приютившейся в лесу, у дороги в Сакка, где была усадьба его тетушки. По совету Лодовико, он назвался в деревне камердинером знатного и богатого англичанина, большого чудака и страстного любителя охоты, тратившего на нее сто тысяч франков в год, и говорил, что его хозяин скоро приедет с озера Комо, где он задержался, чтобы половить форелей. К счастью, небольшой красивый дворец, который граф М*** снял для Фаусты, находился на южной окраине города, как раз у дороги в Сакка, и окна Фаусты выходили на ту прекрасную аллею густых деревьев, что тянется мимо высокой башни крепости. Фабрицио совсем не знали в этом пустынном квартале; он установил наблюдение за графом М*** и однажды, когда тот вышел от прелестной дивы, дерзко появился на ее улице среди бела дня, – правда, он приехал верхом на быстроногом скакуне и был хорошо вооружен. Немедленно под окнами Фаусты расположились со своими контрабасами бродячие музыканты, а среди них в Италии попадаются настоящие артисты; они сыграли прелюдию, а затем очень недурно спели кантату в честь красавицы. У окна показалась Фауста и, конечно, без труда заметила весьма учтивого молодого человека, красовавшегося на коне посреди улицы; он сначала ей поклонился, а затем стал бросать на нее весьма красноречивые взгляды. Несмотря на сверханглийский костюм Фабрицио, она очень скоро узнала автора пылких писем, явившихся причиной ее отъезда из Болоньи. «Вот удивительный человек! – подумала она. – Кажется, я влюблюсь в него. У меня есть сто луидоров, отчего бы мне не бросить этого ужасного графа М***? Ну что в нем хорошего? Ни остроумия, ни оригинальности, только и забавного, что свирепые физиономии его слуг».
На другой день Фабрицио узнал, что каждое утро в одиннадцать часов Фауста бывает у обедни в центре города, в той самой церкви Сан-Джованни, где находится гробница его предка, архиепископа Асканьо дель Донго, и он осмелился появиться там. Правда, Лодовико раздобыл ему великолепный парик прекрасного рыжего цвета, как шевелюра англичанина. Фабрицио написал сонет, где уподобил огненную окраску этих волос пламени, сжигавшему его сердце. Фаусте очень понравился этот сонет, который чья-то благодетельная рука положила на ее фортепиано. Мирная осада длилась с неделю, но Фабрицио видел, что, вопреки всевозможным его маневрам, он не достиг существенных успехов: Фауста отказывалась принять его. Он не знал меры в своих чудачествах. Фауста впоследствии говорила, что она боялась его. Фабрицио удерживала в Парме лишь слабая надежда изведать, что же называют любовью, но он зачастую скучал.
– Сударь, уедемте, – твердил ему Лодовико. – Честное слово, вы совсем не влюблены, я вижу в вас избыток ужасающего хладнокровия и здравого смысла!.. И к тому же вы ничего не достигли. Из одного уж стыда надо бежать!
В порыве досады Фабрицио совсем было собрался уехать, но вдруг узнал, что Фауста будет петь у герцогини Сансеверина. «Может быть, этот дивный голос все-таки воспламенит мое сердце», – подумал он и смело пробрался, переодетый, в этот дворец, где все так хорошо его знали. Судите сами, как взволновалась герцогиня, когда под конец концерта у двери большой гостиной появился человек, одетый, как выездной лакей, – в его осанке было что-то знакомое ей. Она разыскала графа Моска, и только тогда он рассказал ей о неслыханном, поистине безрассудном поступке Фабрицио. Граф относился к этому сумасбродству весьма благосклонно. Он радовался, что Фабрицио любит не герцогиню, а другую женщину; но за пределами политики граф был человеком вполне порядочным и всегда руководствовался правилом, что счастье герцогини – его счастье.
– Я спасу Фабрицио от него самого, – сказал он своей подруге. – Подумайте, как будут торжествовать наши враги, если его арестуют у вас в доме. Поэтому со мной здесь больше ста моих людей, и я недаром попросил у вас ключ от водонапорной башни. Фабрицио вообразил, что он безумно влюблен в Фаусту, но до сих пор никак не может отбить ее у графа М***, окружившего эту причудницу королевской роскошью.
Герцогиня слушала молча, но не могла скрыть своей глубокой скорби. Стало быть, Фабрицио пустой ветрогон, неспособный на глубокое, нежное чувство.
– И он не пожелал повидаться с нами! Этого я никогда ему не прощу! – сказала она, наконец. – А я-то всякий день пишу ему в Болонью!
– Напротив, я вполне понимаю его скрытность, – возразил граф. – Он не хочет скомпрометировать нас своей выходкой. Любопытно будет послушать потом его рассказы обо всей этой истории.
Сумасбродка Фауста не умела таить про себя то, что ее занимало. На следующий день после концерта, на котором все свои арии она взглядом посвящала высокому молодому человеку в лакейской ливрее, она рассказала графу М*** о незнакомом поклоннике.
– Где вы его видите? – свирепым тоном спросил граф.
– На улицах, в церкви, – ответила Фауста, растерявшись.
Тотчас же она спохватилась и, чтобы исправить свою оплошность или хотя бы отвлечь подозрения от Фабрицио, пустилась в бесконечные описания какого-то рыжеволосого молодого человека с голубыми глазами. Это, несомненно, англичанин очень богатый и очень неловкий, а может быть, какой-нибудь принц. При слове «принц» графу, не блиставшему сообразительностью, пришла на ум мысль, весьма приятная для тщеславия, что его соперник не кто иной, как наследный принц Пармский. Этот несчастный меланхолический юноша, опекаемый пятью-шестью гувернерами, помощниками гувернеров, наставниками и прочими стражами, державшими совет между собой, прежде чем позволить ему выйти на прогулку, бросал странные взгляды на всех сколько-нибудь миловидных женщин, к которым ему разрешалось приближаться. На концерте у герцогини он, сообразно своему рангу, сидел в кресле впереди всех, в трех шагах от красавицы Фаусты, и взгляды, которые он устремлял на нее, крайне возмущали графа М***. Смешная фантазия этого тщеславного глупца, считавшего своим соперником наследного принца, очень позабавила Фаусту, и она с удовольствием подтвердила эту догадку, сообщив с простодушным видом множество подробностей.
– Значит, этот молодой человек принадлежит к роду Фарнезе? – спросила она. – А ваш род такой же древний?
– Что вы это говорите?! Такой же древний!.. У нас не было незаконнорожденных[86].
По воле случая графу М*** ни разу не доводилось разглядеть как следует своего мнимого соперника, и он утвердился в лестной для себя мысли, что его противник именно принц. В самом деле, когда стратегия
