Ромуальд заметно оживился, говорил охотней, понимая, что слова его могут пригодиться. Розниекс не хотел прерывать его.

– Скажите, этот ее отпуск был запланирован заранее?

– Нет. И правда, нет, как я сразу не подумал? – удивился Ромуальд. – Она собиралась в отпуск лишь в конце ноября. Ей обещали путевку в санаторий – и вдруг…

– И так неудачно использовала… В понедельник, уходя на работу, она говорила что-нибудь относительно отпуска?

– Нет. Сказала только в понедельник вечером, что с завтрашнего дня ей дали отпуск на несколько дней. Создалась такая ситуация.

– И еще один вопрос, – продолжал писать Розниекс: – когда она поехала в Пиекрастес, что у нее было с собой?

– С собой? Ничего. Как всегда.

– Дорожной сумки, например?

– Нет. Она же собиралась назавтра вернуться.

– Вы осмотрели одежду матери и прочие вещи. Ничего не пропало?

– Ничего.

– В тот вечер шел дождь?

– Да. У нее был зонтик.

– Где она его обычно носила?

– В сумочке. Зонтик складной. Да, вот сумочки я не видел.

– А вы уверены, что сумочку она брала с собой?

Ромуальд засомневался.

– Она всегда ее носила, там же были… – Ромуальд смутился. – Всякие женские мелочи.

– Деньги она взяла с собой?

– Кто же едет без денег? И еще дома нет ее служебного удостоверения и удостоверения дружинника.

– Одна из свидетельниц видела, что ваша мать, сойдя с поезда в Пиекрастес, вынула из сумочки зонтик, раскрыла и пошла. Но сумочки мы так и не нашли.

– Значит, ограбление!

– Пока это не подтверждается. – Следователь предупреждающе поднял руку, перевернул страницу и продолжал писать.

Дверь со скрипом отворилась, вошел Стабиньш.

– Ну кончили? – нетерпеливо спросил он. – Надо еще съездить в магазин, поговорить, позондировать почву. Иначе до вечера не справимся.

Розниекс писал быстро, мелкими, острыми буквами. Не поднимая головы, ответил:

– Поезжай один. Но зондируй осторожно: не исключено, что там неладно. А мы с Ромуальдом съездим к нему домой, он разрешит мне познакомиться с перепиской его матери.

В глазах Ромуальда были боль и непонимание.

Взгляды продавщиц вонзились в спину и, казалось, пригвождали его к полу – так неотрывно за ним наблюдали Может быть, не стоило ехать в форме? Не было бы такого волнения. Хотя – чем больше тревоги, тем скорее кто нибудь может выдать себя. Улдис отворил дверь со старомодной табличкой «Директор». Расплывшаяся женщина напоминавшая подошедшее тесто, готовое переползти через край квашни, казалось, заполняла тесный кабинетик до отказа. Широкое накрашенное лицо с висящим двойным подбородком выражало уверенность в себе.

– Заходите! – проговорила она низким грудным голосом Подняла глаза и, увидев милицейскую форму, повторила куда любезнее: – Входите, прошу вас. Чем могу служить?

Улдис оценил ситуацию: «Здесь поговорить с работниками магазина не удастся. Директорша задавит любую откровенность. Да и если она выйдет, ничего не изменится. Подействует атмосфера кабинета и ее незримое присутствие».

Он постарался выглядеть как можно простодушнее.

– Я, видите ли, по делу вашей работницы Ольги Зиедкалнс. – Скрывать причину прихода не было смысла: это лишь удвоило бы интерес. – Вы знаете, наверное, что она погибла в автокатастрофе.

– Знаю, знаю, как же, – поспешно подтвердила директор. – Очень аккуратная была работница, положительная. Кто бы мог подумать! – свои чувства она выразила в глубоком вздохе.

Этот вздох и та интонация, с какой было произнесено слово «положительная», резанули слух Улдиса.

– Как это случилось? Расскажите! Товарищ Зиедкалнс была у нас передовым работником, ее портрет всегда был на доске Почета. Прекрасный человек.

Директор, видимо, пыталась втянуть Стабиньша в разговор, чтобы узнать как можно больше прежде, чем сама начнет говорить.