дальше делать собираешься? Липню русские возьмут — а тебя, дурака, куда? Ты же полицай, да не какой- нибудь завалящий, а с карателями ездил, с жандармами, да говорят люди, что ты наших расстреливал?…

— Ну, и расстреливал!..

Виктор сидел хмурый и злой.

— Ну, расстреливал! — повторил он. — Ты же сама, когда в первую зиму приходила, говорила, что я хорошо сделал, что в полицаи устроился…

— Да когда это было?!.. Ты соображаешь или нет? Тогда же, в первый-то год, немцы наших били, мы и думали, что, может, они и насовсем останутся… А теперь по всему видать, что их скоро попрут к чертовой бабушке!.. И ты со своим полицайством останешься на бобах!.. Глядеть надо!.. У кого сила — того и держаться!.. Я же потому к тебе и пришла, еле отпросилась у нашего капитана… Спасти тебя хочу, пока время есть!..

— Это еще как «спасти»?

Антонина Петровна встала, выглянула в сени, нет ли там лишних ушей, и снова подошла к сыну.

— Идем в лес! — проговорила она, понизив голос. — Я тебя проведу и все устрою!..

— Это к партизанам твоим идти? Они же меня на первую же осину вздернут…

— Не вздернут!.. Я договорилась!.. Я со всеми командирами знакома… Ты небось тут все про немцев знаешь…

— Ну, знаю…

— А нашим сведения нужны позарез!.. Ты перейдешь к нашим, сообщишь сведения… А когда красные придут, ты уже будешь в партизанском отряде… А что ты в полицаях был, как-нибудь замажем…

Когда, часа через два, уже в темноте, вернулась Зина, дверь была раскрыта настежь, и дом был пуст.

В двери дома, где жил столяровский комендант, послышался осторожный стук.

— Заходите! — крикнула Маруся.

Вошел пожилой мужик маленького роста, в лаптях и заплатанном пиджаке.

— Здравствуйте! — проговорил он, нерешительно переступая с ноги на ногу и стаскивая с головы линялую кепку.

— Здравствуйте! Коменданта нет!

— Да мне не коменданта!.. Мне переводчицу тутошнюю надобе… Марусей звать…

— Ну, это я! В чем дело?

Мужик посмотрел на нее тусклым, недоверчивым взглядом, будто сомневаясь, что ее могут звать Марусей, откашлялся и полез во внутренний карман своего пиджака; там он оторвал зубами какую-то нитку, отпорол подкладку; все это он делал так медленно, что Маруся начала терять терпение.

— Ну, что там у тебя, дядька?… Давай сюда!.. Что ты копаешься?

— Письмо тебе!..

И он подал небольшой лоскуток бумаги, сложенный чветверо и сшитый суровой ниткой.

Пока Маруся искала ножик, чтобы разрезать эту нитку, медлительный и неповоротливый посланец вдруг, с молниеносной быстротой исчез, как сквозь землю провалился.

Маруся распечатала, наконец, письмо, взглянула и вздрогнула.

«Маковой Марии.

Люди говорят про тебя, что ты продалась фашистам, работаешь у них переводчицей, помогаешь врагам нашей советской родины, предаешь наших людей. Еще говорят, что ты живешь с немецким комендантом, как — следовало непечатное слово. Но я всему этому не верю, я считаю, что ты по-прежнему наш советский человек и комсомолка!

Мы, партизаны, народные мстители, записали тебя в список тех, кто должен быть казнен, как изменник родины. Даем тебе срок до четверга; убей своего чертова гитлеровца и скройся в лесу, а когда мы придем в Столярово, присоединишься к нам, и тебе все прошлое будет прощено. Если же ты не убьешь его, мы сами его укокошим, и тебя с ним вместе. Так докажи, Маруся, что ты не сволочь немецкая!

Твой бывший друг Андрей Новиков.»

Долго неподвижно сидела Маруся над этим письмом; ее душила жестокая обида: курносый Андрюшка, влюбленный в нее по уши Андрюшка, над которым она смеялась, с которым играла — этот самый Андрюшка осмелился ей написать такое письмо!.. И эта обида заслонила собой мысль об опасности.

Но вскоре она сообразила, что письмо Андрея было не только оскорблением — это было предупреждение…

Ей ставили ультиматум, давали срок до четверга, а сегодня был понедельник!..

— Интересно! — подумала она. — Сообщил ли Андрюшка своему партизанскому начальству, что он послал немецкой переводчице такое письмо?

Хлопнула входная дверь, и послушался голос Эрвина, напевавшего свою излюбленную песню:

— «Штрана мойя, Москва мойя, ти самайя льюбимайя!»

Маруся торопливо спрятала письмо и сама рассмеялась над своей поспешностью: Эрвин-то читать по-русски не умеет!..

Весь день Маруся не находила себе места.

— До четверга!.. Срок до четверга!.. А что они сделают в четверг? — Нападут на Столярово?… Это сделать легче легкого: во всей деревне нет ни одного немецкого солдата, даже ни одного полицая… Беззаботный Эрвин держит себя так, будто он не в двух шагах от Вороньего Мха, а у себя на ферме в Германии.

Днем он пропадает на полях, волнуется из-за какого-то сорняка, самолично хватается то за трактор, то за плуг, то за навозные вилы, болтает со столяровскими девками на своем неподражаемом русском языке, какого и нарочно не придумаешь, смеется, шутит, поет советские песни, отчаянно перевирая слова… А когда зайдет солнце, тогда он забывает все: Россию и Германию, отдаленный артиллерийский гул войны и лебеду на льняном поле — он помнит и знает только ее одну… «Мария», «Марусья», веселая, кудрявая, русская девушка, околдовавшая сердце молодого офицера германского вермахта!..

Как легко было бы ей выполнить партизанский ультиматум! Легко было бы и убить, и обезоружить, и связать его, и выдать кому угодно!.. — он верил каждому ее слову, каждому взгляду!.. Оо любил ее!.. Несколько раз Маруся хотела рассказать все Эрвину и предупредить его, но…

Всего неделю тому назад в Столярово пригнали под конвоем огромную толпу крестьян с детьми, вещами и скотом; их разместили на ночлег в столяровских сараях.

Конвойные не подпускали к этим людям местных жителей, но ее, переводчицу, они сами пригласили, чтоб помочь объясниться…

И Маруся узнала, что это были жители четырех деревень Дементьевского района, соседнего с Липнинским, и согнали их с места — по словам начальника конвоя — «чтоб спасти от партизан», а по словам самих путешественников — «потому что фронт уже подходит»…

На следующее утро их повели дальше, а вечером того же дня немцы пригнали назад и сдали в столяровское хозяйство их скот и сказали, что хозяева скота уже погружены в вагоны на соседнем полустанке Нежинка и отправлены в Германию.

И Маруся живо представила себе, что может получиться, если известие о полученном ею письме пойдет сперва в Крайсландвирт, потом в военную комендатуру и, наконец, дойдет до тайной полиции: немцы, по своему обыкновению, не станут разбирать, кто прав, кто виноват, а разгромят и угонят, куда Макар телят не гонял, ни в чем неповинных столяровцев, и тут вряд ли поможет даже сам могущественный Эрвинов «онкель»…

А если даже не тронут жителей, а просто сделают в Столярове засаду на партизан? — Тогда погибнет Андрюшка… Хотя он и больно оскорбил ее, но все-таки он ей доверился!.. Погибнут его товарищи, а там немало хороших людей… Это тоже предательство!..

И она Эрвину ничего не сказала.

Прошел вторник, прошла среда…

И наступил четверг!..