мониторов. Вставая, он ударился коленом о стол, отчего одна из телеграмм сорвалась вниз и, медленно покружив в воздухе, приземлилась на кафельный пол, оказавшись наполовину в тени, отбрасываемой столом. Если бы кто-нибудь склонился над ней, то различил бы следующие слова:

Старки нажал кнопку под центральным монитором. Изображение вспыхнуло на экране с ошеломляющей быстротой, характерной для оборудования солидных государственных структур. Это была пустыня в Западной Калифорнии, простирающаяся на восток. Совершенно безлюдное место, которому пурпурный свет инфракрасной съемки придавал леденящий душу мертвенный вид.

«Она там, впереди, — подумал Старки. — База „Блю“.» Его опять начал охватывать страх. Он сунул руку в карман и извлек голубую таблетку, которую его дочь назвала бы «оглушин». Хотя дело не а названии, а в результатах. Он проглотил таблетку не запивая, и на мгновение, пока она проходила внутрь, его гладкое, мускулистое лицо сморщилось.

База «Блю».

Старки взглянул на остальные, неработающие мониторы и включил их все. На четвертом и пятом появились изображения лабораторий: физической — на четвертом и вирусной биологии — на пятом. Помещение последней было заставлено клетками с животными, в основном с морскими свинками и резус- макаками и несколько — с собаками. Никто из них не производил впечатления спящих. В физической лаборатории все еще продолжала крутиться маленькая центрифуга. Старки еще тогда высказал недовольство этим, недовольство, замешанное на горечи. Было что-то мистически устрашающее в этой беспрерывно весело крутящейся центрифуге, рядом с которой на полу лежал мертвый доктор Эзвик, распластавшись, как огородное пугало, опрокинутое сильным порывом ветра.

Но, как ему объяснили, у центрифуги и освещения — один источник питания, и если отключить центрифугу, то погаснет свет. А камеры там, внизу, не приспособлены для инфракрасной съемки. Старки понял, в чем дело. Еще несколько шишек могут явиться из Вашингтона, чтобы взглянуть на труп нобелевского лауреата, распростертый на глубине четырехсот футов под поверхностью пустыни, меньше чем в миле отсюда. Если мы выключим центрифугу, то и профессора не станет видно. Элементарно. Его дочь назвала бы это «уловкой-22».

Он проглотил еще один «оглушин» и посмотрел на второй монитор, изображение на котором было ему по душе меньше всего. Ему не нравился мужчина, упавший лицом в тарелку с супом. Представьте себе, что кто-то подойдет к вам и скажет: «Ты проведешь вечность, уткнувшись мордой в суп». Как в том старом цирковом номере, когда чью-то физиономию суют в торт. Но вам вовсе не до смеха, если это проделывают с вами.

Второй монитор показывал кафетерий базы «Блю». Авария произошла в пересменок, и потому в кафетерии было немноголюдно. Впрочем, подумал он, какая им разница, где их настигла смерть — в кафетерии, собственной спальне или в лаборатории. И все же, тот человек, уткнувшийся лицом в суп…

Около барабана с леденцами скрючились мужчина и женщина в голубой форме. Рядом с музыкальным автоматом лежал мужчина в белом комбинезоне. За столиками было еще девять мужчин и четырнадцать женщин: некоторые из них рухнули возле бокалов с коктейлем, другие все еще сжимали своими окоченевшими пальцами стаканы с расплескавшейся кока-колой и спрайтом. За вторым столиком, почти в самом конце, сидел мужчина, опознанный как Фрэнк Д. Брюс… Это он упал лицом в тарелку с супом.

Первый монитор показывал лишь электронные часы. До 13 июня все цифры на них были зеленого цвета. А теперь они стали ярко-красными. Часы остановились, показывая набор цифр — 06:13:90:02:37:16.

13 июня, 1990-й. Два часа ночи, тридцать семь минут шестнадцать секунд.

За спиной Старки послышался отрывистый стук в дверь.

Он выключил все мониторы один за другим и обернулся. Он увидел упавшую на пол телеграмму и положил ее обратно на стол.

— Войдите.

Это был Крейтон. Он выглядел мрачным и бледным. Опять плохие новости, невозмутимо подумал Старки. Кто-то еще ткнулся мордой в суп.

— Привет, Лен, — спокойно поздоровался он.

Лен Крейтон кивнул:

— Билли. Это… О Боже, я не знаю, как сказать тебе.

— Думаю, лучше сказать все как есть, солдат.

— Эти люди, которые прикасались к телу Кампьона, проходят предварительное обследование в Атланте, и новости неважные.

— Все заражены?

— Пятеро — точно. Но у одного, по имени Стюарт Редман, пока реакция отрицательная. Хотя, насколько мы знаем, Кампьон и сам не поддавался болезни свыше 50 часов.

— Если бы только Кампьон не сбежал, — сказал Старки. — Там была паршивая система охраны, Лен. Совершенно паршивая.

Крейтон утвердительно кивнул.

— Продолжай.

— В Арнетте введен карантин. Мы уже выявили по крайней мере шестнадцать случаев гриппа, вызванного постоянно видоизменяющимся вирусом А-прим. И это только в открытой форме.

— Средства информации?

— Пока проблем нет. Они верят, что это сибирская язва.

— Что еще?

— Одна очень серьезная проблема. В Техасе в дорожной патрульной службе работает некий Джозеф Роберт Брентвуд. Его двоюродный брат владеет той самой бензозаправочной станцией, где оборвался путь Кампьона. Брентвуд явился туда вчера утром, чтобы рассказать Хэпскомбу о прибытии людей из департамента здравоохранения. Три часа назад мы задержали его и уже переправляем в Атланту. Но до того он успел объехать половину Восточного Техаса. Бог знает, сколько людей вступило с ним в контакт.

— О черт, — сказал Старки и испугался какой-то водянистой слабости собственного голоса и мурашек, которые поползли от паха к животу. «Процент заражения — девяносто девять и четыре, — думал он, как в исступлении снова и снова мысленно повторяя эту фразу. — А значит, девяносто девять и четыре процента смертности, потому что человеческий организм не в состоянии выработать антитела, способные подавить постоянно видоизменяющийся антигенный вирус. Стоит только организму произвести нужное антитело, как вирус просто несколько трансформируется. По этой же причине практически невозможно создать вакцину против него».

Девяносто девять и четыре процента.

— О Боже! Это все?

— Ну, в общем…

— Давай выкладывай до конца.

И тогда Крейтон мягко сообщил: