И тогда Бастиан рассказал о чудесах джунглей из живого света. Граограман слушал, застыв от изумления, а Бастиан описывал ему разнообразие и великолепие мерцающих и фосфоресцирующих растений, их неудержимый беззвучный рост, их сказочную красоту и размеры. Бастиан в восторге рассказывал, и глаза Граограмана светились всё ярче.

— И всё это, — заключил Бастиан, — возможно, лишь пока ты окаменел. Но Перелин поглотил бы всё вокруг и задушил бы сам себя, если бы всякий раз не умирал и не рассыпался в прах, как только ты просыпаешься. Перелин и ты, Граограман, вы — единое целое.

Граограман долго молчал.

— Господин, — сказал он наконец, — теперь я вижу, что моя смерть дает жизнь, а жизнь — смерть, и то и другое хорошо. Теперь я понимаю смысл моего существования. Я благодарю тебя.

Медленно и торжественно он прошел в самый темный угол пещеры. Бастиан не видел, что он там делал, но до него донесся звон металла. Когда Граограман вернулся, он нес что-то в пасти, а потом с низким поклоном головы положил к ногам Бастиана.

Это был меч.

Правда, выглядел он не слишком роскошно. Железные ножны, в которых он лежал, заржавели, а эфес был словно от игрушечной сабли из куска старого дерева.

— Ты можешь дать ему имя? — спросил Граограман.

Бастиан задумчиво разглядывал меч.

— Зиканда! — сказал он.

И в тот же миг меч выскочил из ножен и буквально прыгнул ему в руку. Теперь казалось, что лезвие его из ослепительного света, так что даже смотреть на него было трудно. Обоюдоострый клинок был легким, как перышко.

— Этот меч, — сказал Граограман, — изначально предназначался тебе. Потому что только тот может без риска до него дотронуться, кто ездил на моей спине, кто ел и пил от моего огня и выкупался в нём, как ты. Но принадлежит он тебе только потому, что ты смог дать ему его истинное имя.

— Зиканда! — прошептал Бастиан, медленно описывая мечом круги в воздухе и в восхищении глядя на его сверкание. — Это волшебный меч, правда?

— Ни сталь, ни камень, — ответил Граограман, — и ничто в Фантазии не устоит перед ним. Но ты не должен творить над ним насилие. Что бы тебе ни грозило, ты должен его использовать только тогда, когда он сам прыгнет тебе в руку, как сейчас. Он поведет твою руку и своей собственной силой сделает то, что нужно. Но если ты вытащишь его из ножен по собственной воле, то принесешь большую беду и себе, и Фантазии. Никогда не забывай об этом.

— Не забуду, — пообещал Бастиан.

Меч вернулся в ножны и теперь опять выглядел невзрачным и старым. Бастиан опоясался кожаным ремнем, на котором висели ножны.

— А теперь, господин, — предложил Граограман, — давай вместе носиться по пустыне, если тебе нравится. Забирайся ко мне на спину, мне пора на волю!

Бастиан вскочил на Льва, и тот выбрался наружу. Утреннее солнце вставало над пустынным горизонтом — Ночной Лес уже давно снова превратился в цветной песок. И тогда они взвились над дюнами, словно танцующее пламя, словно раскаленный ураган. Бастиану казалось, что он летит верхом на пылающей комете сквозь свет и краски. И вновь на него нашло какое-то дикое опьянение.

Примерно в полдень Граограман вдруг остановился.

— Вот то место, господин, где мы вчера встретились.

Бастиан был ещё немного оглушен бешеной скачкой. Он оглянулся, но не обнаружил ни ультрамариновой, ни огненно-красной дюны. От его букв и следа не осталось. Дюны были теперь оливково-зеленого и розового цвета.

— Тут всё совсем другое, — сказал он.

— Да, господин, — ответил Лев, — и так каждый день — всё другое. До сих пор я не знал почему. Но теперь, когда ты мне рассказал, что Перелин растет из песка, я и это понял.

— Но как ты узнал, что тут вчерашнее место?

— Я чувствую это, как чувствуют части своего тела. Пустыня — это часть меня.

Бастиан спустился со спины Граограмана и сел на оливковую вершину. Лев улегся с ним рядом — теперь он был уже оливкового цвета. Бастиан подпер голову рукой и задумчиво глядел в сторону горизонта.

— Могу я кое о чем тебя спросить, Граограман? — сказал он после долгого молчания.

— Твой слуга слушает, — ответил Лев.

— Ты правда всегда здесь был?

— Всегда, — подтвердил Граограман.

— А пустыня Гоаб тоже всегда была?

— Да, и пустыня тоже. Почему ты спрашиваешь?

На некоторое время Бастиан задумался.

— Я не понимаю, — признался он наконец. — Я готов был поспорить, что она здесь только со вчерашнего утра.

— Почему ты так думаешь, господин?

И тогда Бастиан рассказал ему всё, что пережил с тех пор, как встретился с Лунитой.

— Это всё так странно, — завершил он свой рассказ. — У меня появляется какое-нибудь желание, а потом всегда случается именно то, что нужно — и желание исполняется. Я не сочиняю, поверь мне. Да я бы и не смог. Я бы никогда не смог выдумать все эти разнообразные ночные растения в Перелине. Или краски Гоаба, или тебя! Всё это куда великолепнее и куда всамделишней, чем я мог бы себе представить. И всё- таки, появляется это всё только тогда, когда я что-нибудь пожелаю.

— Это потому, что ты носишь АУРИН, Блеск, — сказал Лев.

— Нет, я другого не понимаю, — попытался объяснить Бастиан. — Всё это появляется, когда я что- нибудь пожелаю? Или оно уже было раньше, и я это просто каким-то образом разгадал?

— И то и другое, — сказал Граограман.

— Но как такое может быть? — воскликнул Бастиан почти нетерпеливо. — Ты здесь, в Разноцветной Пустыне Гоаб, невесть с каких пор. Комната в твоем дворце издавна дожидалась меня. Меч Зиканда был предназначен мне с незапамятных времен — ты же сам сказал!

— Это так, господин.

— Но я, я-то в Фантазии со вчерашней ночи! Значит, всего этого не было, пока я тут не появился!

— Господин, — ответил Лев спокойно, — разве ты не знаешь, что Фантазия — это мир историй? История может быть новой, но при этом рассказывать о древних временах. Прошлое возникает вместе с ней.

— Тогда, выходит, Перелин тоже существовал всегда, — растерянно проговорил Бастиан.

— С той минуты, когда ты дал ему имя, господин, он стал существовать с давних пор, — ответил Граограман.

— Ты хочешь сказать, что я его создал?

Лев помолчал, прежде чем ответить.

— Это может сказать тебе только Девочка Императрица. Ты всё получил от неё.

Он поднялся.

— Господин, пора возвращаться в мой дворец. Солнце клонится к закату, а путь далек.

Этим вечером Бастиан остался с Граограманом, который снова улегся на каменной глыбе. Они мало разговаривали друг с другом. Бастиан принес еду и питье из спальни, где низенький столик снова оказался накрытым будто невидимой рукой. Он ел, сидя на ступенях перед каменной глыбой.

Когда свет ламп стал меркнуть и пульсировать, как угасающее биение сердца, Бастиан встал и молча обнял Льва за шею. Грива была твердой и походила на застывшую лаву. Потом снова раздался тот ужасающий звук, но Бастиан больше не испытывал страха. И слезы выступили у него на глазах только от печали, что страдания Граограмана неизбывны. Позднее, уже ночью, Бастиан снова выбрался наружу и долго смотрел на бесшумный рост светящихся ночных растений. Потом он вернулся обратно в пещеру и