какую только был способен. Но его любовь к Джованни строго запрещалась, мораль требовала бороться с такой любовью, «убей змею в зародыше, иначе она пожрет тебя», — твердилось из проповеди в проповедь. О, почему, зачем столько страданий? Из-за этого он бежал в Честер, утратил покой, не мог ни спать, ни есть, пока не понял наконец, что от себя не убежишь. Из-за этого, вернувшись, запер сам себя в Стокепорте, тем самым подвергнув Джованни смертельной опасности. Для чего? Ради чего? Джованни учил его, что, совершая грех, мы остаемся ни с чем, лишь разочарование и угрызения совести, сатана всегда обманывает, но граф страдал только от осознания совершенного давеча преступления — противоестественного начала их отношений, впереди же он видел только счастье. Раз дьявол всегда обманывает, а де Бельвар получил наконец именно то, к чему стремился, как же тогда его любовь оказывается греховной? Граф промучился так всю ночь до рассвета.
Джованни проснулся рано. Едва он сделал первое движение, как де Бельвар вновь принялся гладить его, целовать. Джованни приподнялся на руке и внимательно посмотрел на графа своими темными серьезными глазами. Де Бельвар обнял его, прижал к себе.
— Простите меня, простите меня, сволочь такую, — произнес он со слезами в голосе, — я так люблю вас, милый мой, маленький мой. Я вас никому не отдам, никуда не отпущу. Вы отныне принадлежите мне, вы в моей власти. Счастье мое, жизнь моя! Вы никуда не поедете, даже если и захотите. Вы мой пленник. Слышите, вы ни в чем не повинны, я овладел вами, я удерживаю вас своей волей.
— Так все поэтому? «Своей волей»? Глупенький! Ваша воля, Гийом — моя воля. Я желал того же, что и вы, — ответил Джованни.
— Да что вы могли желать? Что вы понимаете в своей невинности, девственник? — скептически возразил де Бельвар.
— Ну, я не с Луны свалился, — хмыкнул Джованни. Де Бельвар не мог не улыбнуться на это заявление.
— Я же люблю вас, Гийом, люблю больше жизни, — продолжал Джованни. — Вы, если б захотели, могли бы разрезать меня на кусочки и скормить собакам, я не стал бы любить вас меньше.
— Но я тоже люблю вас, Жан, поэтому я не хочу, чтобы вы оказались со мною в Аду! — с жаром произнес де Бельвар.
— Опять вы глупость сказали, Гийом. «Люблю», и тут же Ад. В Аду нет любви, милый мой, дорогой, самый лучший на свете, — Джованни крепче прижался к де Бельвару. — Для меня Рай не Рай без вас, и Ад с вами — настоящий Рай.
— Люди говорят, это мерзость, это запрещено Богом, — мрачно произнес де Бельвар.
— Да. Бедные, несчастные люди, — вздохнул Джованни, и де Бельвар удивился его спокойствию. — Я скажу вам все, о чем я передумал за последнее время, — Джованни вновь приподнялся на локте и подпер голову рукой. — Когда люди передают, что сказал Бог, что сделал Бог они имеют в виду Библию, так в Библии сказано. Я читал Библию, Гийом, и я верю, что это необычная, если хотите, удивительная книга, богодухновенная, согласен, но написал ее не сам Господь, разумеется, она написана посредством людей, и о людях, о Господе в Библии очень мало, разве что Евангелия. Люди же всегда одинаковы, такие же как сейчас Они писали то, что считали нужным, и в одних книгах Библии порицали провозглашенное в других, выдавая свою переменчивую волю за божественную. Ведь это так свойственно человеку, Гийом, творить Бога по своему образу и подобию. — Джованни помолчал немного и вновь вздохнул, тяжелее прежнего. — О, Гийом, люди, ссылающиеся на Библию, забывают заповедь, которая в Библии же и содержится: «Не сотвори себе кумира». Утверждение, основанное на авторитете — не доказательство, надо знать, почему сказано то или иное. А как обстоят дела в реальности, эти ваши люди, которые говорят, и понятия не имеют, настолько Библия сложна и противоречива. Зачем тогда трактовать ее исторически, аллегорически, тропологически, согласовывать Ветхий Завет с Новым? Не ради же того, чтобы выхватывать из контекста цитаты и швыряться ими ради красного словца, лишь бы заявить что-либо от имени Бога. Книга Книг, достойная всяческого уважения — пусть. Тогда хотя бы воздавали ей должное, относились к ней с подобающей серьезностью и осторожностью. Трактовать Библию самому сложно, боязно, вдруг чего не так поймешь, оттого твердят: «Пусть церковь учит». А они станут бездумно повторять вслед за другими, — Джованни передернул плечами. — Лень духовная, вот главная учительница жизни человеческой.
— А любовь, Жан? Как делится любовь на неземную, духовную и человеческую, плотскую? Ведь мою любовь к вам и любовью-то не называют, почитают грехом, зовут не иначе как похотью да вожделением, — спросил де Бельвар.
— Когда вы говорите мне о своей любви, я вам верю. Вы действительно меня любите, но понимаете ли вы сами, что такое любовь, Гийом? Принято называть любовь чувством, но это неправда, или того смешнее, вернее, это было бы так смешно, если б не было так грустно, невесело усмехнулся Джованни, — любовью обзывают вожделение и похоть, которые вы только что поминали. Любовь — великий Божий дар, это сила, соединяющая и особым образом смешивающая, то есть связывающая любящих друг с другом, она побуждает любящих принадлежать не самим себе, но возлюбленным. Вот что есть истинная любовь, это не я придумал, это у Дионисия Ареопагита в трактате «О божественных именах». А те, кто путают любовь с похотью или вожделением, грешат против Духа Святого, который нам любовь дарует, ибо Сам Бог есть любовь. Влечения плоти разделяют, вместо того, чтобы соединять, как то делает любовь. Похоть — это стремление удовлетворить свое желание, только свое, здесь нет места другому, который из личности превращается лишь в средство, здесь каждый сам за себя. Вожделение — прельщение плотью. Обладать плотью, тешиться плотью, не обращая внимания на душу, вот его кредо, это унизительно для человека. Мне такие отношения отвратительны, Гийом, они поистине греховны. Удивительно, отчего это их называют любовью, говорят: «они предались любви», «так осуществилась их любовь». Какие неуместные, ложные выражения, разве так можно сказать о силе?
Неумение различить единение в любви истинной от разъединяющих увлечений плоти и привело к осуждению всего телесного. Сами судите, Гийом, как я могу, будучи преданным вам всею душой, хранить для себя свое тело. Сколь больше вечная душа, нежели бренное тело, что, лишись оно души, лишь тлен и грязь. До какой степени низости надо дойти, чтобы плоть управляла человеком, а душа оказалась свергнута со своего престола и превратилась бы из повелителя в раба. Ведь тело — только орудие души, видели вы когда-нибудь, чтобы оно самовольно что-то совершало, само чего-то желало? Я не могу себе такого даже представить, моему телу не остается ничего иного, кроме как подчиняться велениям моей души. Никогда я не понимал апостола Павла, у которого плоть хочет одного, а дух другого. Кажется мне, это поистине дьявольский замысел — разделить человека на душу и тело, внушив ему, будто они противоположности, честное слово, «разделяй и властвуй». Человек создан Богом с составной субстанцией, он тварь телесно- духовная, и пытаться отречься от неразрывной части себя или безумие, или преступление. Отвергая плоть, все силы бросают на борьбу с самими собой, и вместо, казалось бы, уготованного ему отвержения и презрения тело оказывается в великом почете, от его состояния начинает зависеть, странно вымолвить, спасение души, как будто мы потащим на посмертный суд свои тела, словно родичей, призванных клясться в нашей невиновности. Так к телу начинают относиться по-духовному, а к душе по-телесному. Только сатана мог такое устроить, чтобы легче уловлять замученных раздором людей. Сказано ведь самой Воплощенной Истиной: «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит».
Де Бельвар слушал с изумлением, ибо сам догадывался, чувствовал: любовь одна, просто тому, что ей вовсе не пристало, присвоили ее высокое имя, а теперь Джованни показал ему, как рассуждение об Истинной Любви звучит, облеченное в согласованные, тщательно подобранные мысли. «Мы выбираем не между жизнью и смертью, а между любовью и смертью», — думал граф. Не тело же его, увлеченное его собственной волей в Честер, стремилось обратно в Силфор, но душа, оттого-то он и страдал и рвался, словно из оков на волю. О, сумел бы он осознать все это столь ясно, как сейчас, в свое время, избежал бы ошибок, которые натворил, не позволил бы уловить себя в капкан человеческих заблуждений. Ведь вопреки наставлениям Джованни, он опять, как и раньше, делал то, что не хотел, подчиняясь ложному мнению расхожих представлений, чужому желанию, не своему, и согрешил дважды: сначала бросив Джованни, потом взяв его силой.
— О, как же я вас люблю, Жан, счастье мое! Простили ли вы меня? — умоляюще проговорил он.
— Да, да, конечно. Как мне не простить вас? — улыбнулся ему Джованни.
Де Бельвар притянул его к себе и поцеловал в губы, впервые любовным поцелуем, а потом граф призвал на помощь все свое умение любовника, чтобы изгладить из памяти Джованни первое, столь
