продолжала стеснять его откровенными взглядами и даже коснулась коленом его колена. Диксон дернулся, но успел смягчить реакцию взглядом на настенные часы. Красная секундная стрелка плавно описывала круг за кругом, создавала иллюзию ускоренного течения времени. Две другие стрелки показывали пять минут десятого.

Барменша, крупная, смуглая, темноволосая, с тонкой верхней губой и близко посаженными глазами, отсчитывала сдачу, а Диксон думал, какая она славная, и как много у нее с ним общего, и как бы она тоже к нему прониклась, если бы узнала поближе. Со всей возможной неторопливостью он ссыпал медяки в брючный карман, взял со стойки коробку от сигарет, кем-то забытую, встряхнул. Коробка оказалась пустой. Рядом Маргарет глубоко вздохнула — такие вздохи неизбежно предшествовали самым скверным откровениям. Маргарет терпеливо ждала, пока Диксон переведет на нее взгляд; он в конце концов перевел, и тогда она сказала:

— Джеймс, тебе не кажется, что сегодня между нами возникла особенная близость?

Круглолицый мужчина, сидевший с другого боку, оторвался от пива и уставился на Маргарет.

— Наверно, это потому, что все преграды наконец рухнули. Я права?

Диксон счел вопрос риторическим и осторожно кивнул, почти готовый к аплодисментам невидимой аудитории. Разъяриться, швырнуть бокал в стену или наговорить Маргарет гадостей — вот бы сразу, в один прием, организм очистился от чувства ответственности. За такое глистогонное Диксон, кажется, все бы на свете отдал.

Маргарет наконец отпустила его взгляд и принялась всматриваться в бокал, будто искала там инородное тело.

— Знаешь, я даже надеяться на такой поворот боялась.

Последовала выверенная пауза.

— Может, посидим где-нибудь… где меньше народу? — Теперь тон был почти игривый.

Диксон промямлил что-то насчет хорошей мысли, они прошли от стойки в уголок (посетителей действительно прибыло).

— Извини, я на секунду, — сказал Диксон.

В туалете он думал, как было бы хорошо отказаться от двусмысленной роли миротворца и уехать, уехать прямо сейчас. Пяти минут хватит, чтобы по телефону наорать на Уэлча и коротко изложить Маргарет положение дел. Потом он соберет вещи. Лондонский поезд отправляется в десять сорок. При свете тусклой лампочки Диксона посетил несносный в своем правдоподобии образ, не дававший ему покоя с момента поступления на работу. Будто Диксон стоит в полутемной комнате, осматривает безлюдный переулок и упирается взглядом в колпаки дымовых труб, плоские, словно вырезанные из жести, на фоне розоватого закатного неба. Справа налево ползет большое облако. Образ нельзя было назвать чисто визуальным, ибо Диксону мнились еще и звуки — негромкие и неизвестного происхождения, и с необоснованной уверенностью спящего он чувствовал, что сейчас в комнату войдет некто уже виденный, только не живьем, а на картине или фотографии. Диксон знал также, что дело происходит в Лондоне, причем в той его части, где ему бывать не доводилось. Вообще за всю жизнь он провел в Лондоне от силы дюжину вечеров. Почему, недоумевал Диксон, его заурядное желание уехать из провинции в столицу обостряется и стряхивает заурядность от этой именно сцены?

Диксон вышел из туалета, не потрудившись придержать самозакрывающуюся дверь. Кто-то в знак протеста открутил пару шурупов, и дверь захлопнулась резко, чудом не попав Диксону по пятке. Эффект получился как от залпа артиллерии; узость коридора усилила впечатление. В баре вроде как вскрикнули. Более подходящего момента, чтобы выскочить на улицу и больше не возвращаться, не выпадало за целый вечер. Выяснилось, однако, что экономические соображения и жалость особенно сильны в сочетании; увенчанные же страхом — необоримы. Диксон открыл глянцевую от лака дверь и вошел в бар.

— Извините, мистер Диксон, у вас не найдется минутки?

Вздрогнув, словно ему выстрелили в спину, Диксон остановился. Он спешил, как всегда после лекции.

— Слушаю, мистер Мики.

Усатый Мики в войну командовал танковым взводом в Анцио, в то время как Диксон не пошел дальше капрала ВВС — и Западной Шотландии. Сегодня Мики караулил возле домика привратника. Диксону всегда казалось, что совесть Мики нечиста; он регулярно строил гипотезы и сам же их отметал. Мики перевел дух.

— Учебный план уже утвержден, сэр?

Диксон не слышал, чтобы другие студенты говорили преподавателям «сэр». Да и Мики явно приберегал эту форму обращения исключительно для Диксона.

— Ах да, план, — повторил Диксон, чтобы выиграть время. Ни за какой план он еще не брался.

Мики изобразил глубокую задумчивость, в ходе которой якобы пришел к выводу о необходимости уточнить свой вопрос:

— Я о плане новой специализированной дисциплины, сэр. Вы сказали, что размножите его и раздадите копии стипендиатам, если помните, сэр.

— Как ни странно, помню, — произнес Диксон и тут же мысленно дал себе подзатыльник — нельзя ссориться с Мики. — План готов, он у меня дома, только я не успел отдать его машинистке. Постараюсь размножить в начале следующей недели, если вас устроит.

— Отлично устроит, сэр, — с улыбкой соврал Мики. Усы изогнулись как живые. Мики сделал несколько шагов к воротам, не сводя глаз с Диксона, пытаясь создать впечатление совместного исхода. Под мышкой у него был портфель, распухший от взятой на выходные литературы. — Что, если я сам загляну за копиями?

Диксон сдался и позволил Мики увлечь свою персону к воротам.

— Если вам удобно, мистер Мики.

Ярость вспыхнула как забытый хлеб в тостере. Светлая мысль насчет плана факультатива могла прийти только Уэлчу. Предполагалось, что план выявит «степень заинтересованности» студентов исторического факультета в изучении новой специализированной дисциплины по сравнению со старыми специализированными дисциплинами (преподаваемыми другими лицами, числящимися на кафедре исторических наук) и входящими в восьмерку дисциплин, обязательных для получения степени бакалавра гуманитарных наук. Диксон со всей очевидностью сознавал, что каждый дополнительный студент, заинтересованный его факультативом, — это дополнительный плюс. С еще большей очевидностью он сознавал, что этот же студент означает минус из числа студентов, заинтересованных специализированной дисциплиной Уэлча, и существует некая критическая масса, превышение которой Уэлч может счесть оскорбительным. Если принять во внимание, что студентов девятнадцать человек, а преподавателей на кафедре исторических наук — шесть, безопасно будет взять троих. До сих пор усилия Диксона в отношении факультатива, помимо мыслей о том, как факультатив ему противен, ограничивались стремлением заполучить трех самых хорошеньких девушек курса, в том числе девушку Мики, и одновременно не допустить до факультатива самого Мики. В сочетании с отвращением к мыслям о работе вообще необходимость держать Мики на расстоянии вполне объясняла теперешнее беспокойство.

— Простите мою навязчивость, сэр, не могли бы вы в общих чертах сообщить, каким образом намерены расставить акценты?

Они свернули на Колледж-роуд. Диксон не желал прощать навязчивость, однако произнес:

— Думаю, основной акцент будет на социальном аспекте. — Диксон тщился абстрагироваться от официального названия курса «Жизнь и культура в Средние века». — Пожалуй, было бы правильно начать с дискуссии о таком общественном институте, как университет, рассмотреть, к примеру, его социальную роль. — Сказав, Диксон успокоил себя соображением, что по крайней мере сам знает: фраза ни к чему не обязывает.

— Если я правильно понял, вы не разумеете под этой формулировкой, что намерены заниматься