продолжал он, — по-моему, все сложилось весьма неплохо. С твоей точки зрения.
— Полагаю, да. Она же уехала навсегда на следующее утро. Однако я собой недоволен. И это, очевидно, означает, что необходимо сменить стратегию. В отношении Шехерезады. Тебе я могу это сказать — ведь ты беспристрастен. Ты нисколько не заинтересован в результатах.
Тем временем Феличиана сосредоточенным аллюром оплывала комнату, восхищаясь мебелью, корешками книг, видом из окна. Раз, другой она надвинулась на Адриано — погладить его по плечу, скользнуть губами по подбородку. Это его разозлило, и он ей, видимо, так и сказал (Киту показалось, что он услышал слово superfluo[67]). Затем Адриано продолжал:
— Женщины, Кит, включая женщин неразбуженных — каковой я считаю Шехерезаду, несмотря на этого
С беззвучным вздохом (он боялся, что до этого может дойти) Кит принял решение пересмотреть свое отношение к Лили.
— Ты думаешь? — сказал он.
— Порой — да. Я всячески старался воодушевить Риту, чтобы она описала ночь, проведенную с нами вместе. Она оказала мне эту услугу?
— Э-э, да. В своем стиле.
Он кивнул.
— А Феличиана, как видишь, едва ли страдает от недостатка внимания. Шехерезада, разумеется, девушка другого типа. Эта идущая к ней скромность. Чиста в словах и помыслах. Но есть вещи, которые ей необходимы. И эта необходимость, как мне стало известно, делается все более насущной. Время покажет. Ты придешь к бассейну? Рекомендую взглянуть на демонстрацию телосложения Феличианы.
Лили раздевалась при жидком свете свечей.
— Ты заметил, какая она была за ужином? — спросила она. — Совсем другая.
Речь шла о Шехерезаде. Кит сказал:
— Я только удивился, почему она пошла спать в самом разгаре. Что, Мальчик с пальчик ее чем-то обидел?
— Вместе с Пальчиколиной второй?
Да. Второй. За ужином роль Адриановой партнерши исполняла не Феличиана, а Ракеле. Лили заметила:
— Это уж было слегка чересчур. Скормила ему с ложки целых две тарелки крем-брюле.
— И сидела у него на коленях за кофе.
— Задрав платье. Нет. Ты, как всегда, совершенно не прав. Шехерезаде на это плевать. Ты не заметил разве, какая она была довольная? Я поклялась хранить тайну, но не могу удержаться. Тимми звонил из Тель-Авива. Он в пути.
— А. Наконец-то. И когда же он пожалует?
— Она считает, завтра вечером. Но с Тимми никогда не угадаешь. Ты же знаешь Тимми. Он из породы беззаботных пташек. Она ждет, что он вот-вот появится. С рюкзаком на спине. Ты же знаешь Тимми.
— С рюкзаком на спине. Да, Тимми мы знаем. Да, Йорка мы знаем. Они богатые. Следовательно, их надо безоговорочно принимать такими, как они есть.
— М-м. Нет, ты только подумай. Они проведут прекрасные длинные выходные в апартаментах, до приезда Йоркиля. А пока она себя бережет. Рукоблудством больше не занимается. Хранит себя для Тимми.
— Мудрое решение.
На следующий день он остался в своей комнате и заставил себя дочитать «Джейн Эйр». Он восхищался этой книгой, но сдерживал себя: опять сироты, подопечные и попечители, опять безумные метания, возгорания, ослепления. Каждые двадцать минут он выходил покурить на крепостную стену, охваченный тем, что на медицинском языке называется суицидальным мышлением. Он не обдумывал самоубийство — он просто представлял себе его. Тяготение, жадность тяготения, колодец тяготения во дворике внизу. Атрибуты умирания были в его распоряжении. Получилось бы нечто сродни приставанию (выпаду, прыжку) — приставание к смерти. Сомневаться в приеме, который ему будет оказан, не пришлось бы. Шехерезада и Кит — все кончено. Он сухо признался себе в этом. И вернулся к мисс Эйр с мистером Рочестером.
Затем последовал поворот.
В течение дня ему нанесли визит три молодые женщины. И поворот свершился.
— Ой, — удивилась Шехерезада. Она надела бикини целиком, под мышкой у нее было свернутое полотенце, в которое она завернула еще какую-то одежду. — Я и не знала, что ты здесь. Извини. Ты не против, если я душ приму? Наверху есть душ, но он… не такой хороший.
Давление меньше, подумал он.
— Давление меньше, — сонно сказала она. — Мне нравится, когда после душа кожу пощипывает. Наверху просто капает. По сравнению с этим.
Он сидел за столом, стараясь — стараясь не слушать. В дверь постучали. Он поднялся. И обнаружил, что лестничный проем пуст. Ее голос раздался у него за спиной:
— Я должна узнать.
Это была Глория, затененная фигура в проходе между башнями.
— Элизабет Беннет выходит за мистера Дарси?
Он сказал ей.
— А Джейн выходит за мистера Бингли? Слава тебе, Господи. Извини, что побеспокоила.
Она повернулась. Снова повернулась. Сказала:
— Там есть
Он в общих словах подготовил ее к злоключениям, ожидающим, в частности, Элизу и Фицуильяма.
— Раньше я все время читала, — сказала Глория, — но стоило нам обеднеть, это как будто потеряло всякий смысл.
Краны в ванной были включены. На таком расстоянии звук был словно в раковине, приложенной к уху.
— Шехерезада там? М-м. Надо же.
Он вернулся в комнату, и стало тихо. Затем в тишине прошел час. В течение этого времени (позже осознал Кит) он прочел полторы страницы Шарлотты Бронте.
— В конце концов я решила полежать в ванне, — сказала Шехерезада. — И помечтать.
Она стояла над ним в длинной белой рубашке; волосы ее безжизненно свисали, пахли лимонной кислотой и тяжело льнули к шее и плечам. Остекленевшие, но в то же время беспокойные, глаза ее напомнили ему о встрече с черным шелковым халатом (вещи, на которые она натыкалась, и густой запах сна). Она проговорила с озабоченным видом:
— Кит, можно будет с тобой попозже поговорить?
То был первый раз, когда она назвала его по имени. Не умирай, сказал он себе. Не сейчас. Прошу тебя, не надо, не умирай.
— Где-нибудь в половине шестого? — продолжала она. — У женского фонтана. Пока Лили ванну принимает.
Перед самым вечером к нему пришла третья посетительница — с чашкой чаю, поцелуем в макушку и письмом от его брата Николаса. Он открыл эту штуку, держа лицо под углом к листу. Письмо, довольно длинное, было посвящено Вайолет Шеклтон. «Кит, дорогой мой малыш! Что толку эту рухлядь ворошить![68] От боли сердце замереть готово // И разум…» Да, подумал он. «На пороге забытья»[69].
