Теперь дело обстояло лучше — в обществе.

Когда-то имелись классовая система, и расовая система, и половая система. Этих трех систем больше нет или скоро не будет. А теперь у нас имеется возрастная система.

Те, кому от двадцати восьми до тридцати пяти, идеально свежие — это супер-элита, цари и царицы; те, кому от восемнадцати до двадцати восьми, плюс те, кому от тридцати пяти до сорока пяти, — это бояре, аристократия; все остальные, кому меньше шестидесяти, составляют буржуазию; все, кому от шестидесяти до семидесяти, представляют собой пролетариат, массы; а все, кто еще старше, — это крепостные и призраки рабов.

Массы — многие. О да, нас будет много (он имел в виду поколение, которое называли, все с меньшей любовью, «детьми большого бума»). И нас тоже будут ненавидеть. «Управление — при жизни по крайней мере одного поколения, — читал Кит, — будет вопросом передачи богатства от молодых к старым». И им, молодым, это не понравится. Им не понравится «седой шторм», когда старики захапывают себе социальные услуги и отравляют воздух в клиниках и больницах, подобно наплыву чудовищных иммигрантов. Будут возрастные войны и хронологические чистки…

Не исключено, что это возможное будущее объясняет еще одну аномалию возрастной системы: она несовместима с разногласиями. Старики не агитируют и не пропагандируют, они даже не жалуются на систему — больше не жалуются. Раньше бывало, но теперь перестали. Не хотят привлекать к себе внимание. Они старые. У них и так достаточно проблем.

Но нам она представляется правильной, нам она, эта возрастная система, представляется подходящей, глубоко и гибко демократичной. Современная реальность — это вкус во рту людей идеально свежих. Лежа при смерти, немногие из нас будут иметь возможность насладиться этой неоценимой привилегией — тем, что рождены с белой кожей, голубой кровью и мужским половым членом. Хотя на каком-то этапе нашей истории мы были молоды — все и каждый из нас.

Чистый ручей протекал, серебрился; вкруг зеленела трава. Не прикасались к нему пастухи, ни козы с нагорных пастбищ, ни скот никакой, никакая его не смущала птица лесная. Там, от охоты устав и от зноя, прилег юноша нежный. Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая…

С первого мига, лишь только пришла любовь — призрак бегучий, — юноша сам от своих погибает очей. Сколько лукавой струе он обманчивых дал поцелуев! Сколько, желая обнять в струях им зримую шею, руки в ручей погружал, но себя не улавливал в водах! Словно коснется сейчас…

И вот случилось, однако же слишком поздно: «Он — это я! Понимаю… Все, чего жажду, — со мной… О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!»

И в ответ на его стон: «Увы мне!» — вторила тотчас же Эхо, на слова отзываясь: «Увы мне!» Эхо — или же призрак Эхо. Или же эхо Эхо. «Мальчик, напрасно, увы, мне желанный!»

С собственным телом расстаться. То было его последнее желание. И оно сбылось — смерть закрыла глаза, что владыки красой любовались.

Сильвия сказала:

— Мам, вы лузеры. Не вы, а вся первая волна. Вы упустили свой шанс, и больше его не будет.

— Мы поступили по-наполеоновски.

— Вы поступили по-наполеоновски.

По словам Сильвии, сексуальная революция, подобно французской (возможно), рассредоточила свои основные силы в экспансии, не остановившись, чтобы закрепиться в базовой точке. По ее мнению, первый и, не исключено, единственный пункт манифеста должен звучать следующим образом (и Кит понимал, что пункт этот является существенным, ибо он его пугал): «Дома — фифти-фифти».

— Фифти-фифти. Вся эта чушь собачья по поводу дома и детей. Без дефиса. Фифтифифти. Только вы не смогли это довести до ума. Вы расправили крылья не в ту сторону. Вы захватили не ту власть. Администрация, принятие решений. Тоже чушь. Приходит по почте какой-то богомерзкий документ, и папа такой встает рядом с тобой с потерянным видом. А ты вырываешь его у него из рук. Я его видела… Я знаю, сейчас ему тяжело, но даже в лучшей форме он все равно не делает и десятой части того, что делаешь ты. Плюс к тому ты деньги зарабатываешь. И даже не орешь на него. Просто спускаешь ему все с рук.

— Я не такая, как ты. Меня так воспитывали.

— Ага. Так в чем выражается твой протест? Десять минут шумного мытья посуды. Мам, ты лузер.

Уже привыкший к тому, что о нем разговаривают, словно его нет в комнате, Кит сказал, мягко и (как водится) не совсем в тему:

— У твоей матери очень ровный характер. У второй моей жены было легкое маниакальное расстройство. Как у Прозерпины. «Вдруг просветлела челом, как солнце, что было закрыто // Туч дождевых пеленой, но из туч побежденных выходит»[63].

— Ну вот, началось, — сказала Сильвия.

— Первая моя жена оказалась до странности подверженной изменениям — каждую секунду. Знаешь, есть такая субатомная частица, которая превращается в свою полную противоположность три триллиона раз в секунду. Она была переменчива не до такой степени, но все же переменчива.

Обе женщины вздохнули.

— Микромир подобен женщине. Вы-то понимаете, о чем я. Он не так уж гордится своей рациональностью. Макромир тоже подобен женщине. Вас это должно радовать. Вызывать чувство, что вы реабилитированы. Реальность подобна женщине.

— Он к себе в сарай собирается сбежать.

— Мужчине подобен один лишь средний мир.

— Но живем-то мы именно в нем, — ответила Сильвия.

Кит сидел и курил. Входит, выходит: знакомая смесь бензола, формальдегида и цианида водорода. Амин как-то говорил, что в Ливии сигарета — единица времени. Далеко до деревни? Три сигареты. Ты скоро? Одна сигарета.

Ага, подумал он. Ага, некурящие живут на семь лет дольше. Которые семь вычтет бог по имени Время? Не тот конвульсивный, разрывающий сердце отрезок от двадцати восьми до тридцати пяти. Нет. Это будет тот по-настоящему клевый период от восьмидесяти шести до девяноста трех.

Когда он бродил по сетке «От А до Z», через текущий металл города, то с благодарностью внимал инструкциям, выведенным на дорожных перекрестках: «Смотреть налево», «Смотреть направо». Но теперь — причем это тоже происходило, когда он ехал на машине, — он все время подозревал, что существует третье направление, которого ему следует опасаться. Существует третье направление, откуда что-то может появиться. Не право, не лево — но косо, поперек.